Как же никто до сих пор не набрёл на удивительный летательный аппарат, больше всего похожий на огромную форму для выпечки фигурного печенья? Сюда просто никогда не заглядывали способные удивляться люди. Да и стронуть с места этот магический диск невозможно: он прочно соединился с берегом и не подчиняется никаким природным законам. Ему недостаёт его составных частей. Три фигурки должны лечь в его ячейки, направив руки к центру и сплести в контакт пальцы. Только тогда диск незаметно отделится от земли и понесётся, как призрак, в пространстве, превращая массу в энергию. Тела путешественников сгладятся, сплавятся с диском в одно целое и будут таять вместе с ним по мере движения, и наконец в неведомый мир прилетят лишь их сущности, их бестелесные души.

Но Заур не мог уйти из больницы.

Наконец, многократно отложенная консультация состоялась. Пять- шесть больных, в сопровождении санитаров собрали в пустующем лекционном зале, рассадили по рядам. Врачи, с историями болезни в руках, примостились у Изы, среди кактусов и журнальных картинок. Фаня пришла последней. За ней шёл Заур, а следом - санитарка Соня.

Больные от нечего делать разглядывали портреты бородатых, очкастых, старых и молодых корифеев на стенах небольшого полуподвального зала. Сквозь фигурные решётки окошек под самым потолком порою мелькали ноги прохожих. Иза заглянула в кабинет профессора и пригласила первого: "Можете зайти". Известно всем: как подашь больного, как его представишь, такой диагноз и получишь. Смягчить одно, акцентировать другое -- и мысль консультанта побежала вдоль указанной дорожки. Но смотря с кем, конечно.

Мамед Мамедович знал толк в диагностике. Это была его сильная сторона, хотя и он мог ошибаться. Конечно, психиатрия более субъективна, чем другие медицинские дисциплины. Но есть определённые критерии, есть чёткие, незыблемые признаки, есть твёрдая, определённая взаимосвязь между определёнными явлениями "и здесь и в Москве и в Америке", как говорил Мамед Мамедович.

"Это ленивые, малограмотные психиатры говорят: я чувствую, что здесь шизофрения. Если на самом деле чувствуешь, значит, уловил что-то. Потрудись, выскажи это словами, а мы обсудим, может, ты ошибся".

Но после стольких лет в психиатрии профессор всё чаще отказывался от категоричности в диагнозе, в интересах больного, да. Конечно, превыше всего врачебное искусство. Приятно выявить болезнь, когда другим она ещё незаметна, приятно, когда твоё предвидение подтвердилось. Но общество наше несправедливо, немилосердно, невежественно. Заклейми больного таким диагнозом, как шизофрения, и вся жизнь у него перечёркнута.

А ведь течение бывает разное. Иной проживёт всю жизнь в семье, имеет работу, круг общения, и только специалист заметит у него схизис, расщепление. Иной перенесёт приступ в молодости, а следующий будет через 15 лет, так лучше его без диагноза оставить, чем загнать под дамоклов меч.

Поэтому Мамед Мамедович пореже выставлял "эндогенные" диагнозы и почаще всякие другие. И врачей своих так учил. Не только в больнице, в своём кругу, но и с кафедры, в своих неуклюжих лекциях и на разборах. А разборы У Мамеда Мамедовича бывали хорошие, с интересными, порой неожиданными поворотами. Скажем, читает врач- докладчик: у больного то- то и то- то. Но мелькнёт какая- то ниточка, которую никто не заметил, не придал ей значения. А профессор потянет за эту ниточку и развернёт весь клубочек. И станет всем ясно, что картина- то совсем другая, вся мозаика сложится совсем по-другому, чем казалось вначале! Однако жизнь часто мешает искусству.

Значит, Фаня зашла в кабинет последней, вместе со своим больным. Профессор уже утомился. Вид Фанечки, свеженькой, красивой, приободрил его.
– -- Садись, Франгиз, располагайся. Я слушаю тебя внимательно.

Фаня забормотала: родился... детские болезни... вредные привычки... попал такого-то числа.

– - И до сих пор не диагностирован? Кто его вёл, ты, Фаня?

– - А у него тут написано "Алкогольный психоз", на приёме.

– - А что сейчас? Что вы там сами находите?

Фаня снова забормотала: бредовые идеи... парафрения...

– - Где же парафрения?

Мамед Мамедович задал Зауру три- четыре вопроса, вглядываясь в его лицо. Всё имело значение: мимика, поза, модуляции голоса.

– - Ну, ладно, уведите больного.

Оставшись с Фаней, он сказал:

– - Ну как, Франгиз? Работаешь? Как дома?

Никак не могла Фаня решиться на супружескую неверность, хотя Мамед Мамедович давно подталкивал её к этому.

– - Или у тебя кто- то есть?

– - Что вы, Мамед Мамедович. Мне не до этого. Ребёнок, муж.

– - А через десять лет ты никому, даже мужу, не нужна будешь.

Фаня надулась. Подумала: "А ты через десять лет будешь просто мерзким старикашкой!"

Мамуля засмеялся:

– - А я через десять лет буду уже на свалке, да? А пока нет, надо радоваться жизни! А то нечего будет вспомнить. Я понимаю, трудно тебе, муж, ребёнок, работа эта противная, да? Старухи тебя донимают, да? Виктория с Розой? Они завидуют тебе, что ты молодая, красивая, что я тебя выделяю.