Я знаю, что почти полностью потеряла память, но почему-то уверена: ничего вкуснее я никогда прежде не ела.

У меня вырывается чуть слышный стон, а Хезер и Скотта опять начинает трясти от смеха.

Я так долго держу каждый кусок сандвича во рту, что он превращается в кашицу, и тогда я глотаю его и сразу же тянусь за следующим. Каждый из них восхитителен, и я жмурюсь от наслаждения.

– Как мне кажется, вам наша еда пришлась по душе, – констатирует Хезер.

Я молчу из опасения, что, открыв рот, позволю части бесценного вкуса улетучиться наружу. В ответ я только киваю и улыбаюсь. Хезер и Скотт получают новый повод для веселья.

– Я так этому рада, – говорит Хезер.

Я глотаю и теперь могу себе позволить несколько слов.

– Это самая удивительная еда, какую я только пробовала, – произношу я с чувством.

Хезер просто сияет и берется за свой сандвич. Мне бросается в глаза ее довольный вид. Я тоже ощущаю абсолютное счастье. Вероятно, это именно тот эффект, который и должна производить пища, заключаю я.

Тем же вечером, уединившись в своей комнате, я открываю коричневый пакет, который Кияна отдала мне в больнице, и вываливаю содержимое на кровать.

И вижу перед собой совершенно незнакомую одежду из темно-серой ткани.

В этой одежде меня нашли.

Как жаль, что она ни о чем не говорит! Я не могу вспомнить, как выбирала ее, как в нее облачалась. Держала ли я ее тоже в стенном шкафу, какой есть в этой спальне?

Не раздумывая, я снимаю через голову футболку, стаскиваю с себя джинсы и остаюсь в одном полосатом красно-оранжевом нижнем белье. Потом вдеваю руки в короткие рукава серой рубашки с воротничком, отмечая, какая она мягкая и поношенная.

Означает ли это, что я особенно любила носить именно ее?

Спереди она сверху донизу на белых пуговицах. Я поспешно застегиваю каждую, затем натягиваю точно такого же цвета серые тряпичные брюки и закрепляю их на поясе матерчатым ремнем.

Я смотрю на себя в полноразмерное зеркало, закрепленное на двери ванной. Костюм удобный, но уж точно не нарядный. Более того, изучая свое отражение, я вижу, насколько он безликий. Даже мрачноватый.

Неужели я была столь мрачной?

Или, быть может, так положено одеваться перед долгим полетом в Азию?

Ясно лишь, что так была одета я сама.

Но сейчас этот костюм почему-то кажется совершенно неуместным. Размер подходит идеально, и одежда сидит отлично, но чем дольше я стою в ней, тем неуютнее мне делается. И внезапно мной овладевает порыв немедленно избавиться от нее. Я сбрасываю рубашку, не расстегивая, через голову, потом спускаю брюки, освобождаю от них свои лодыжки и почти сразу чувствую облегчение.

Несколько мгновений я, тяжело дыша, стою в одном нижнем белье, прежде чем облачиться в розовую хлопчатобумажную пижаму, которую Хезер одолжила мне вместо ночной рубашки.

И только когда я склоняюсь, чтобы снова собрать с пола серую одежду, мне бросается в глаза что-то вроде небольшого белого клапана, пришитого изнутри к поясу брюк.

Я их поднимаю и рассматриваю лоскут материи.

Это кармашек.

Потерев его между пальцами, я чувствую, что там определенно что-то есть.

Изнутри я достаю кусочек смятой желтой бумаги. Ее поврежденная поверхность говорит о том, что она побывала в воде вместе со мной.

Положив листочек на туалетный столик, я стараюсь разгладить его на ровной деревянной поверхности.

Склонившись ниже, я разглядываю неровные выцветшие буквы, написанные от руки черными чернилами. Морская вода повредила надпись, но я все равно могу отчетливо видеть те два слова, что были выведены на листке:

К горлу подкатывает комок, но я сразу же сглатываю его и несколько раз перечитываю записку, чувствуя себя все более и более разочарованной.

Верь ему.

Верь кому?

И кто это написал?

Я плотно закрываю глаза, стараясь избавиться от нарастающего чувства отчаяния, но все напрасно. Эмоции захлестывают. От них появляется зуд под кожей. Жжение по всему телу.

Ну почему все должно быть так запутано? Почему ни в чем нельзя сразу найти хоть какой-то смысл?

Я сминаю записку в кулаке. Потом беру со столика медальон и сажусь в кресло, раскачиваюсь в нем, пока охватившая меня безнадежность немного не ослабевает.

Я открываю амулет в форме сердца и вглядываюсь в пустоту внутри него, размышляя, что могло там храниться. Что еще я потеряла в океане вместе с воспоминаниями о своей любимой еде, о поездках в автомобилях и летних лагерях?

У меня в голове эхом отдаются слова Хезер, сказанные сегодня днем, когда я помогала ей мыть после обеда посуду.