Глава 11

В Генриетте продолжалась ночь.

Ричард Гэнси не мог заснуть. Закрывая глаза, он снова видел руки Блу, слышал свой голос, наблюдал за истекавшим тьмой как кровью деревом. Началось, началось. Нет. Заканчивалось. Он заканчивался. Таков был ландшафт его личного апокалипсиса. То, что волновало и радовало его в бодрствующем состоянии, обращалось ужасом, когда он уставал.

Он открыл глаза.

Он приоткрыл дверь в комнату Ронана ровно настолько, чтобы убедиться, что Ронан внутри – тот спал с открытым ртом; в его наушниках ревела музыка; Чейнсо сбилась в недвижимый комочек в своей клетке. Оставив его так, Гэнси поехал в школу.

Он набрал на кодовом замке свой старый код доступа, чтобы проникнуть в крытый спорткомплекс Эгленби. Там он разделся и нырнул в темный бассейн в еще более темном зале, полнившемся странными, пустыми звуками ночной тиши. Он проплывал из конца в конец снова и снова, как когда-то, когда впервые появился в этой школе, когда еще занимался в команде по гребле, когда порой приходил пораньше, до начала занятий, чтобы поплавать. Он почти забыл, каково это – находиться в воде: его тело словно переставало существовать; он весь обращался в безграничный разум. Оттолкнувшись от одной едва видимой стенки, он устремился к еще более незаметной противоположной, не в состоянии сейчас обдумывать конкретные проблемы. Школа, директор Чайлд, даже Глендауэр. Он стал текущим мгновением, здесь и сейчас. Почему он забросил это занятие? Он не мог вспомнить даже это.

В темной воде, здесь и сейчас, он был только Гэнси. Он не умирал и не собирался умирать снова. Он был только Гэнси, здесь и сейчас, только сейчас.

На краю бассейна, невидимый для Гэнси, стоял Ноа, наблюдая за другом. Когда-то он и сам был пловцом.

–––

Адам Пэрриш работал. У него была поздняя вечерняя смена на складе, где он занимался разгрузкой стеклянных банок, дешевой электроники и пазлов. Порой, когда ему доводилось работать так поздно, и он сильно уставал, мыслями он возвращался к своей прошлой жизни в трейлерном городке. Он не испытывал ни страха, ни ностальгии – скорее, забывчивость. По какой-то причине он не мог сразу вспомнить, что его жизнь изменилась, и тяжко вздыхал, уже представляя, как поедет обратно к трейлеру, когда смена закончится. Затем наступало внезапное удивленное прозрение, когда его сознание синхронизировалось с реальностью, и он вспоминал, что живет в квартирке над церковью св. Агнес.

Сегодня он опять забыл о своей нынешней жизни, затем с облегчением вспомнил, что его положение значительно улучшилось, а мгновением позже в его памяти всплыло перепуганное личико Сиротки. По всеобщему мнению, сны Ронана часто были ужасающими, но, в отличие от Ронана, девочка не могла надеяться на пробуждение. Когда он извлек ее в реальный мир, она, видимо, решила, что теперь и она выбила себе новую жизнь. Вместо этого они всего лишь переместили ее в новый кошмарный сон.

Он сказал себе, что она была ненастоящей.

Но его все равно снедало чувство вины.

Он подумал о том, как вернется сегодня в дом, созданный его руками. Но Сиротка останется заложницей сновиденного пространства и будет носить его старые часы и его же давний страх.

Когда он взял в руки планшет с инвентарной ведомостью, мысли о Кэйбсуотере снова принялись изводить его, напоминая, что ему все еще нужно расследовать происхождение того почерневшего дерева. Пока он подписывал ведомость, на него навалились мысли о школе, напоминая, что ему нужно сдать трехстраничный реферат об экономике тридцатых годов. Он забрался в машину, и стартер взвыл, напоминая, что ему нужно осмотреть его, прежде чем тот окончательно сломается.

У него не было времени на сновиденную оборванку Ронана; ему хватало собственных проблем.

Но он не мог выбросить мысли о ней из своей головы.

Он сосредоточился, пока его пальцы танцевали по рулевому колесу. Прошло мгновение, прежде чем он понял, что происходит, хоть этот феномен находился прямо у него перед глазами. Его рука метнулась через руль, ощупывая край, проверяя жесткость набивки.

Адам не приказывал своей руке шевелиться.

Он сжал ее в кулак и оттянул от руля. Перехватил запястье другой рукой.

Кэйбсуотер?

Но Кэйбсуотер, кажется, присутствовал внутри него ровно в том же объеме, что и всегда – кроме случаев, когда пытался привлечь его внимание. Адам принялся внимательно рассматривать ладонь в бледном свете уличного фонаря, сбитый с толку видом собственных пальцев, суетливо дергавшихся, будто лапки насекомого, без какой-либо привязки к его мозгу. Теперь, глядя на свою обыкновенную руку с въевшимися в кожу крошечными металлическими опилками и пылью, он решил, что ему это показалось. Может быть, это Кэйбсуотер послал ему видение.

Он неохотно вспомнил формулировку своей сделки с лесом: Я буду твоими руками. Я буду твоими глазами.

Он снова опустил руку на середину руля. Она спокойно лежала на поверхности, такая странная и чужая, с этой полоской бледной кожи, оставшейся от его наручных часов. Рука не шевелилась.

Кэйбсуотер? – снова мысленно позвал он.

В его мыслях распустилась сонная листва. Ночной лес, холодный и медлительный. Его рука оставалась лежать там, куда он положил ее. Но сердце в груди мучительно покрывалось мурашками, как и его пальцы, двигавшиеся сами по себе.