Ее наличие оказывало огромное влияние на развитие промышленного и сельского хозяйства этих мест. Справедливыми оказались слова В. И. Ленина о том, что железная дорога открыла Сибирь для капитализма. Постепенно капиталистические отношения проникли и в саму сибирскую жизнь, начали переделывать ее на собственный лад. В здешних деревнях также появились кулаки; к началу первой мировой войны их было до пятнадцати процентов от общего числа дворов. Основную массу же, как и в целом по России, составляли хозяйства бедняков, у кого было менее двух десятин земли на семью, одна лошадь и коровенка. Кулаки имели по пятнадцать и более десятин земли и по пять-восемь голов коров и лошадей.

Всякий раз, возвращаясь в эти места, испытываешь одно и то же щемящее чувство. Казалось бы, ну чем таким особенным способны привлечь тебя эта тайга, эта разбитая вдрызг дорога, эти обмелевшие за последние годы речные перекаты, эти горные кряжи, маячащие в дымке на самом краю горизонта! Но душа неумолимо откликается на неслышный зов родимого земного пространства, завоевывать которое довелось твоим предкам, что решились оставить края, где был их жизненный корень, и, поддавшись таинственной страсти к поиску своего места на Земле, пустились в долгое странствие на Восток. Здесь родились их дети и внуки, в сердцах которых все так же живет стремление к поиску собственного счастья. И когда, где закончится это движение, наверное, знает, один Бог.

Судьба разбросала их по разным городам и селам, у каждого свои заботы, своя семья, свой крест. Но откуда бы не доводилось приезжать на родину – из Мариинска и Тулуна, из Красноярска и Хабаровска, из Чулъмана и Кемерово, из Кубани и далеких северов – всегда их ждет светлая радость общения с покинутым их предками миром, но таким дорогим их потомкам.

После того, как в 1984 году скончалась последняя хранительница истории нашей семьи, бабушка Ира, стало некому рассказывать и хранить предания старины. Но от этого вовсе не пропало у меня желание побольше узнать о жизни патриархов рода. И удивительнее всего то, что собирая отдельные, отрывочные сведения о том, что происходило сто лет тому назад, чувствуешь, как будто включается внутренняя родовая память, и события вековой давности встают перед мысленным взором, как живые. И часто даже кажутся более четкими, чем воспоминания о том, чему свидетелем был сам. Вот уж действительно: большое видится на расстоянии!

Как же все это было?..

Жил Ермолай небогато. Да и как тут разбогатеешь, когда на шее у тебя орава, а земли пахотной – всего ничего, и в хозяйстве одна лошаденка да коровенка. Сыны, правда, хорошо помогали, нечего Бога гневить, но разве разгуляешься, ежели надел твой – пара десятин и прибавки ждать неоткуда: ни от помещика, ни от царя. Как ни раздольна Российская империя, а тесновато приходилось крестьянам, особенно в тех губерниях, что расположены ближе к западным окраинам государства. Одним словом, старайся не старайся, а в богачи на Черниговщине не выбьешься.

Думал-гадал Ермолай Кириенко, как прокормить свое семейство, детей и внуков поднять, да на ноги поставить, чесал в затылке, теребил бороденку, а придумать ничего путного не мог. А тут еще оженились старшие сыновья – Змитрок и Павел, и не пожелали идти примаками в чужие дома, а привели молодух под родимую кровлю. В свое время у Полины, жены Змитрока, родился мальчик. А вскорости и Арина, молодая супружница Павла, подарила ему дочку – Иринушку.

Сам-то Ермолай был к тому времени вдовцом, по дому больше распоряжалась его дочь Фрося: доила коров, варила, убиралась по хозяйству. Теперь вот и невестки стали помогать ей, а свекр внимательно следил, чтобы все в доме шло чин по чину. Снохи его побаивались.

Да все же с годами стал старик сдавать, и хотя по-прежнему мог Ермолай каждый божий день с утра до вечера заготавливать дрова, молотить зерно на току, управляться со скотиной, но постепенно бразды семейного правления переходили в более молодые руки: главой в доме становился Павел.

Змитрок же работал неподалеку на заводе, приходил поздно и домашние заботы его мало касались. Вслед за ним начинали поглядывать на сторону младшие братья – Афанас и Митрофан, подумывая о том, что не худо бы и им найти работенку не пыльную, но денежную, раз уж завещанное пращурами землепашество перестает кормить. Сводить концы с концами семье становилось все труднее. Конечно, ни одни они жаловались на судьбу: это у богатых соседей зимой стояли амбары, полные зерна, голытьба же бегала с лукошком по округе, пытаясь раздобыть хоть что-нибудь съестного под весеннюю отработку у помещиков либо у зажиточных односельчан. Немало таких семей в Морозовке.

И вот как-то раз в воскресный день староста с сельским писарем обходили крестьянские дворы, приглашая всех Морозовских жителей на сход. К полудню многолюдная толпа загомонила на деревенском майдане возле старостиного дома, заглядывающего в ставок яркими наличниками. Степенно здоровались мужики, делились видами на будущий урожай, тихо перешептывались между собой бабы, ребятня галдела и пошаливала – ждали начала разговора.

Пришло на сход чуть не в полном составе и семейство Кириенко. По бокам от Ермолая расположились, как караул, коренастый Змитрок и высокий Павел, чуть поодаль – Митрофан, немного впереди отца – младшенький, Афанас.

– Батя, о чем же нынче гутарить будут? – спрашивал он отца.

– Погодь, сынок, всему свой черед, – ответствовал Ермолай, насупив густые брови и напряженно осматриваясь вокруг, словно надеясь найти выход из затруднительного положения.

– Эй, Ермолай Харитонович, как живешь-можешь? – неожиданно окликнул старика подошедший к нему писарь и, не дожидаясь ответа, заключил:

– Не сдюжит твоя орава в нашей местности, ох не сдюжит.

– Почто так говорим, – сурово спросил Ермолай.