– А что, я нормальный. Хорошо себя чувствую, – с трудом выдавил из своего нутра, усевшись на кровати, отрешенно уставился похмельно опухшими глазами в побеленную стену.

Потом вдруг нахмурился, встал на ноги и не спеша направился в ванную:

– Щас умоюсь, и через полчасика – как огурчик.

К двенадцати часам, как и договаривались, собрались в родительском доме. Василий Петрович в праздничном темно-коричневом пиджаке при всех медалях и орденах. Одни тусклые, с почерневшими от времени краями и потертыми лентами, – это с войны, другие – блестящие, новенькие – это юбилейные. Светло-голубая рубашка придавала особую красоту и торжественность. Это был его день. День его рождения. И не беда, что пришли только старшая дочь с мужем да младший сын с внуком. Остальные дети не смогли приехать по разным причинам.

Это на пятидесятилетие, да на шестьдесят, когда еще полон сил, собирается много друзей, родственников, как на свадьбу. А на восемьдесят и друзей мало осталось в живых, да и родственников поубавилось. Остался только близкий семейный круг – жена, дети, внуки.

Нина Васильевна в новом темно-красном байковом халате уже накрыла стол. Посередине стояла, сверкая в дневном свете белой фольгой, бутылка шампанского. Рядом – бутылка пшеничной самогонки.

– Ты сегодня прямо как жених, – обнимая деда, похлопал по плечу Саша.

– А ты как думал, внучек!

– Он еще молодой и бодрый, – улыбался Владимир, помня недавний разговор с матерью.

– Ты знаешь, сынок, у меня молодость была убита войной, а старость – перестройкой.

– Это точно, – простонал Анатолий, почти падая на диван от усталости.

– Вот так всю жизнь. Работал не покладая рук, а теперь на пенсии. Правда, на пенсию не обижаюсь. Хорошая пенсия, хватает нам с бабкой. Да еще детям немного помогаем. А ты что-то, Анатолий Николаевич, сегодня тяжелый.

– Я? – удивился Анатолий. – Да вроде бы ничего, с утра было маленько.

– Это он, дед, с «Господами офицерами» засиделся до полуночи, – усмехнулся Саша.

– А что делать, – хмельно язвил зять. – Я что виноват, что зарплату жене водкой да рубероидом дали. Рубероид, его ни выпить, ни съесть нельзя. Только пропить можно. Ну а водку, ясное дело…

– Да… Что творится, – покачал лысой головой Василий Петрович. – Я этих демократов не пойму, партий каких-то навыдумывали: «Яблоки», «Любители пива», а я смотрю, ничего не понимаю, по-моему они все на одно лицо. И все что-то ругаются и ругаются между собой. Выборы что ли скоро, сынок?

– Да вроде бы в ближайшее время не намечается, – пожал плечами Владимир.

– Значит, что-то не поделили, кто-то, видно, больше украл, чем остальные.

– Вот это правильно, наконец о деньгах заговорили, а то все о политике. Кому она теперь нужна? – тяжело дыша, проговорил зять.

– Прошу за стол, – перебила Любовь Васильевна, – а то разговорились что-то.

– Ты смотри, сильно не увлекайся, – наставляла Анатолия жена. – Домой еще надо идти.

– Ну что ты, я меру знаю… Так, ради приличия немного.

Владимир первым произнес тост за здоровье отца, пожелал ему всех благ, счастья и, конечно же, за родительский дом, который всегда светился желанными окнами и где рады тебя видеть в любое время. Мать слушала и не сводила с сына усталых, ослепленных счастьем глаз.

– Спасибо, сынок! – душу старика распирала гордость. Посидел немного, тяжело вздохнул.

– Вот такая жизнь пошла. Я понимаю так: партия – это должно быть солидно, как наша КПСС была, где порядок, дисциплина во всем, ответственность перед народом за свои дела и поступки.

– Это так, – поддержал Анатолий, лицо его раскраснелось, самогон вступил в голову, – но и сейчас жить можно, были бы деньги.

– Нет! – резко ответил Василий Петрович. – Что ты все в деньги упираешь, раньше человека ценили, личность уважали, а теперь… Даже в больницу без этого не суйся, ну а помирать и говорить нечего.

– Это раньше-то ценили? – усмехнулся Анатолий. – А как насчет Сталина и тех миллионов невинных.

– Ты Сталина не тронь! На себя посмотри.

– А чего смотреть, где же тогда ваша партия была?

– А ты где счас? Забился в свою конуру, то бишь магазин, и пьешь, а на остальное – наплевать.

– При чем здесь я?

– А при том, что мы всю жизнь строили, а такие, как вы, страну развалили, – жестко сказал старик и, немного помолчав, добавил:

– Своим равнодушием.

Он глядел на него в упор таким взглядом, что Анатолий не выдержал и, пытаясь разрядить ситуацию, растерянно проговорил:

– Ну что мы сидим, – и тут же встретился с суровым взглядом жены.

– Наливай! – заключил Василий Петрович.