В темноте его маска казалась бронзовой, а изумруды сверкали.

— Ты выглядишь… расстроенной.

Я подошла к ближайшему кусту роз и сорвала одну, в пальцы вонзились шипы. Я проигнорировала боль и стекающую тёплую кровь. У меня никогда не получалось достоверно нарисовать её — никогда не получалось изобразить так, как художники тех шедевров в галерее. Я никогда не смогу нарисовать маленький сад Элэйн у дома так, как помню его я, даже если моя семья меня не помнит.

Он не сделал мне замечания за то, что я сорвала одну из его родительских роз — родители, которых не было так же, как и моих, но которые наверняка любили друг друга и любили его больше, чем мои заботились обо мне. Семья, которая бы предложила занять его место, если бы кто-то пришёл забрать его.

Пальцы обжигало болью, но я не отпустила розу, когда заговорила:

— Я не знаю, почему мне так ужасно стыдно за то, что оставила их. Почему это кажется таким эгоистичным и страшным — рисовать. Я не должна — не должна себя так чувствовать, ведь так? Я знаю, что не должна, но ничего не могу с этим поделать, — роза вяло повисла в моих пальцах. — Все те годы, что я делала всё ради них… А они даже не попытались помешать тебе забрать меня, — вот где она, эта гигантская боль, разрывающая меня пополам, если думать об этом слишком долго. — Я не знаю, почему ожидала от них чего-то подобного — почему поверила в иллюзию Пуки в ту ночь. Я не знаю, почему продолжаю думать об этом. Или почему всё ещё беспокоюсь.

Он молчал довольно долго, чтобы я добавила:

— По сравнению с тобой — с проблемами на твоих границах и ослабшей магией — полагаю, моя жалость к себе абсурдна.

— Если у тебя из-за этого болит душа, — сказал он, его слова ласково обволакивали. — Тогда я не думаю, что это абсурд.

— Почему? — безжизненный вопрос и я бросила розу в кусты.

Он взял меня за руки. Его мозолистые пальцы, сильные и крепкие, нежно поднесли мою руку к его рту и он поцеловал мою ладонь. Так, словно этого было достаточно для ответа.

Его губы были гладкими в сравнении с моей кожей, а дыхание тёплым, и у меня подогнулись колени, когда он поднёс к губам вторую мою руку и тоже поцеловал. Поцеловал бережно — так, что у меня внутри вспыхнул пульсирующий жар, между ног.

На его губах сияла моя кровь, когда он отвёл мои руки от своего лица. Я посмотрела на руки, которые он всё ещё держал, и не нашла ни одной раны. Я снова посмотрела ему в лицо, на его позолоченную маску, на загорелую кожу, на покрытые кровью губы, когда он прошептал:

— Не вини себя за мгновение, приносящее удовольствие.

Он шагнул ближе, отпустив одну мою руку, чтобы заправить сорванную мной розу мне за ухо. Я не знала, как она оказалась у него в руке и куда исчезли шипы.

Я не смогла удержаться от назойливого вопроса:

— Зачем… зачем всё это?

Он наклонился ближе, так близко, что мне пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть его.

— Потому что ваша человеческая радость восхищает меня — то, как вы ощущаете вещи на протяжении вашей жизни, так дико и глубоко и всё сразу, это… восхитительно. Меня тянет к этому, даже когда я знаю, что этого не должно быть, даже когда я пытаюсь избежать этого.

Потому что я человек, я буду стареть и… я не могу позволить себе зайти так далеко, когда он склонился ещё ниже. Медленно, словно давая мне время отстраниться, он коснулся губами моей щеки. Мягко, тепло и душераздирающе нежно. Это едва ли было нечто большее, чем нежность, прежде чем он выпрямился. Я не шевелилась с момента, как его губы коснулись моей кожи.

— Однажды… однажды будут ответы на всё, — сказал он, отпустив мою руку и шагнув назад. — Но не ранее, чем настанет время. Пока не станет безопасно.

В темноте, его тона было достаточно, чтобы понять, что в его глазах появилась горечь.

Он оставил меня, а я неровно выдохнула, не понимая, что до этого не дышала.

Не понимая, что я желала его тепла, его близости, пока он не ушёл.

***

Томительный стыд из-за того, в чём я призналась, из-за того, что… изменилось между нами, заставил меня сбежать из поместья после завтрака, искать убежище в лесах, чтобы подышать свежим воздухом и изучить свет и цвета. Я взяла с собой лук и стрелы, как и инкрустированный драгоценностями охотничий нож, который дал мне Люсьен. Лучше быть во всеоружии, чем попасться с пустыми руками.

Я кралась между деревьями и кустами, около часа назад почувствовав слежку за собой — кто-то подбирался всё ближе и ближе, спугнутые животные стремились скрыться. Я улыбнулась сама себе и, двадцать минут спустя, я притаилась на сгибе высокого вяза и приготовилась ждать.

Зашелестели кусты — едва ли громче порыва шуршащего ветерка, но я знала, чего ожидать, знала признаки.

Щелчок и по землям проносится эхо разъярённого рыка, распугавшего птиц.

Спустившись с дерева и выйдя на маленькую поляну, я лишь скрестила руки и посмотрела на Высшего Лорда, чьи ноги попали в подготовленную мной ловушку.