Я видел их через прорезь прицела и не мог выстрелить в них. Руки мои тряслись, когда я нажал на спусковой крючок. Ударом грома в то ясное утро прокатился по тайге грохот выстрела. Осыпался снежок с ветки кедра, и в ту же секунду душераздирающий собачий вопль заглушил эхо выстрела. Раненый пёс, не понявший откуда пришла ужасная боль, ища спасения, с визгом пополз ко мне. Я выстрелил вторично и опять неудачно. Он ещё сильнее заскулил, жалобно моля о пощаде, но третья пуля прикончила его.

Садясь в машину, я обернулся: убитый ни за что, ни про что пёс лежал поперёк дороги.

— Собака управляющего отделением совхоза, — равнодушно заметил Иван. — Браконьерит он… Соболей ловит без лицензии… Ничего… Как–нибудь изловлю и его самого.

Мучимый совестью, пишу эти строки со слезами на глазах, потому что до сих пор вижу в страданиях той собаки что–то более невыносимое, чем в человеческих.

Неутешен был хозяин убитого мною пса.

И наверно, чтобы понять его горе, мне тоже пришлось лить слёзы над умирающим Диком.

И так повелевает Господь: сотворил зло — к тебе оно и воротится.

И по–другому нельзя. Не прочувствовав несчастья, горя, беды, причинённых другим людям и всем живым существам, не осознаешь своей вины перед ними, не раскаешься в содеянном перед Богом.

Не забыть страдальческих глаз соболя, смотрящих на меня из–под рукавицы, в которой я сжимал ему горло. Пойманный в капкан задней лапкой, он долго не сдавался, хрипел, тяжело дышал. Я душил его, но не хватало сил удавить. В ослабевшей руке соболь отдыхал, облизывал губы красным шершавым язычком, чтобы продолжить борьбу, цепляясь за жизнь.

Никому не хочется умирать.

Скоро, однако, безвольно повис в моей руке.

В остекленевших, вытаращенных глазах красавца–зверька, ещё минуту назад являвшего собой прекрасное создание, застыло выражение недоумения, муки и страха.

А в моих глазах немым укором бессмысленности содеянного, безжалостного отношения к безвинным, беззащитным животным стоят убитые медведи, изюбры, косули, колонки, белки.

Грациозным изваянием застыл в них благородный олень, взметнувшийся в предсмертном прыжке.

Он стоял на лесной вырубке в окружении пушистых ёлочек, утопая в снегу, грыз кору молодой осины, тёрся об неё рогами, чувствуя себя в безопасности. Пуля из моего карабина пробила ему бок под левой лопаткой.

Олень взвился вверх, упал, выбросил передние ноги, силясь подняться, встал на колени и завалился совсем. Высунув язык, ревел в смертельной тоске, дрыгал задними ногами и затих, обагряя чистый таёжный снег алой кровью.

Не избежать бы и мне участи этих несчастных животных, но знал Господь, что рано или поздно поверю в него и приду с покаянием.

И Ангел–хранитель отводил от меня гибель.

Гоняя белку, цокающую на кедре и упрямо прячущуюся в хвое, я держал короткую «мелкашку» стволом к себе и ударял затыльником приклада в дерево, принуждая зверька перебежать на удобное для выстрела место.

В какой–то миг, запнувшись за камень, одновременно стукнул прикладом по кедру. От резкого удара взведённая винтовка тихо и как–то совсем безобидно хлопнула возле правого уха.

Не запнись я за камень — остался бы навсегда под тем кедром. Занесённый снегом. Обклёванный после мартовской оттепели воронами. Обглоданный харзами и колонками. Объеденный мышами. Источенный по весне муравьями. Размытый летними дождями. Засыпанный осенними листьями.

Неизвестный браконьер стрелял в меня на Муравейском перевале, заметивший мою зелёную егерскую куртку.

У ключа Каменного лиана лимонника китайского преградила мне путь.

Я пригнулся. В то же мгновение прогремел выстрел, и форменная шапка с кокардой слетела с головы, сбитая ружейным жаканом.

Я упал в снег, затаился, ожидая шороха шагов, приближения злого человека. Прислушиваясь, не треснет ли где сучок под его ногой, лежал, боясь шелохнуться.

Быть может, где–то неподалеку в кустах прячется мой враг, чтобы добить меня, ждёт, когда выдам себя шевелением. Стыли руки, коченели ноги, непослушным становилось тело, но велик был страх перед пугающей неизвестностью и тишиной угасающего зимнего дня.

Уже в сумерках, пятясь, я отполз от гиблого места, и сделав немалый крюк, ушёл в зимовье.

Кто стрелял? Почему?

Таёжную тайну скрыла разыгравшаяся к ночи метель.

Не выдали её и жители села Муравейки, на которых я неоднократно составлял протоколы за незаконный отстрел и отлов зверя. Кто–то из них и пальнул в ненавистного им егеря.

Однажды, стадо кабанов, вспугнутое тигром, стремительно неслось на меня. Огромный секач с обледенелой, словно бронированной грудью, пёр на меня длинными скачками.