Жили в Боровлянке в ту пору три известные на всю округу личности: колхозный агроном Мелентик, дурковатый бродяга Миша–лётчик и человек без определённых занятий Толя Козлов по прозвищу Ленин.

Первый, маленький, от горшка два вершка, рыженький, конопатенький, разъезжал по полям и весям в пролётке на рессорах, запряжённой серой, в «яблоках», лошадью. Невзрачный мужичишка прославился тем, что несколько баб родили пацанят, рыжих и хилых, очень похожих на агронома. По этому поводу в Боровлянке стала расхожей поговорка: «От Мелентика мелентик и родится». Что означало: «Каковы семена — таковы и всходы. Крупных плодов не жди». Помимо рыжих суразят, результатом агрономовских разъездов в пролётке являлись колхозные урожаи картофеля. Такого мелкого, что куриные яйца в сравнении с ним просто мутанты.

Другая достопримечательность Боровлянки тех лет — Миша–лётчик. Фамилии его никто не знал. Он летом и зимой ходил в грязной шинели с голубыми петлицами, в затасканной офицерской фуражке с голубым околышем и крылышками на тулье. Миша–лётчик раскидывал руки широко, как аэроплан, и гудел:

— У–у–у…

Мальчишки бежали следом и кричали:

— Миша, прокати на самолёте!

Ночевал Миша–лётчик в кузнице, обтирая пыль за горячим горном. Потом куда–то исчез и больше его никто не видел.

Мишу–лётчика на ниве боровлянской славы не на долго сменил вернувшийся из армии Лёнька Муравьёв. До призыва на военную службу этот бесшабашный парень прославился в Боровлянке тем, что, куражась, спьяну надевал чугун с кашей на голову матери. Имени, отчества неопрятной, растрёпанной женщины в деревне никто не знал. Все звали её Муравьихой. Каша часто была горячей, прилипала к нечёсаным волосам. Муравьиха не могла сразу стащить чугун с головы, выбегала из дому с воем, босиком неслась по улице.

Пришёл Лёнька из армии зимой. Комиссовали бедолагу по болезни. Какой–то фортель выкинул непутёвый солдат в своей бронетанковой части. Посадили танкиста на гауптвахту, в камеру — одиночку на бетонный пол. Простудился там безалаберный парень. Сделали ему в госпитале операцию — кастрацию. Удалили одно яйцо. Такова оказалась цена досрочного увольнения рядового Муравьёва из доблестных Вооружённых Сил. Приехал Лёнька домой в новеньком обмундировании с эмблемами танкиста на чёрных петлицах. Гоголем по деревне ходит, фотографии всем показывает. Вот Лёня в самоходке. Вот Лёня на самоходке. В шлемофоне. С планшетом на боку. С автоматом на груди. Герой! Пацаны завидуют. Надо же! Какой был разгильдяй, хулиган и выпивоха, а каким стал! Не нарадуются сельчане, головами качают изумлённо:

— Чудеса делает армия с нерадивым человеком. Кого хошь исправит, в люди выведет. Пора женить Лёньку. Хватит Муравьихе одной мыкаться, помощница ей нужна.

Сосватали Лёньке невесту одноглазую. На другом бельмо у неё было. Из Иркутска привезли суженую. Не из того большого и славного города, а из захудалой деревушки с таким громким названием. В семи километрах севернее нашей Боровлянки располагалась она. Сейчас, «спасибо» Хрущёву, на её месте бугры, поросшие крапивой, лебедой, полынью.

На свадьбе Лёнька сидел весёлый, гордился диагоналевой гимнастёркой и обнимал молчаливую, скромную девку, безграмотную, забитую беспросветной нищетой колхозной жизни. К ночи подгулявшие гости отправили жениха с невестой на брачное ложе, а сами продолжали горланить песни и пить за счастье молодых. Под утро из комнатушки в белой солдатской рубахе и в кальсонах выбежал несостоявшийся супруг. Глыкнул, не закусывая, стакан самогона и давай крушить всё подряд: тарелки с остатками винегрета и холодца, бить графины, опрокидывать столы, топтать, пинать, крушить, колотить, ломать, бросать, швырять.

— Лёня, Лёня! — орали пьяные, полусонные гости. — Ошалел? Перестань! Что творишь? Ты в своём уме?

Нет, не в своём уме был недавний щеголеватый солдат и вчерашний жених. Не сладилось у него ночью с молодухой… Домой, в Иркутск из пяти изб, укатила она вся в слезах.

И всё! Безнадёжно свихнулся парень. Ещё хуже, чем до армии безобразничать стал. Куролесил и вытворял в деревне всякие глупости. В графин председателя сельсовета Малинкина, хохмы ради, написал, а тот спозаранку, с похмелья, жаждой мучимый, не разобрал да и выпил. За хвосты быков связывал. Кур догола ощипывал и на улицу выпускал. Боровлянцы ахали:

— Совсем помешался Лёнька…Чокнутым сделался… Опять матери чугун на башку цеплял, стучал по нему ухватом и кричал: «На што мне без бабы жизня сдалась? Давай, подлюка старая, самогонки, а не то удавлюсь али утоплюсь!». До армии дурнем был, а сейчас и подавно… Да–ить евнухом сделали, проклятые. Как не беситься ему?

Спрятала Муравьиха бутыль самогона в дырявый валенок на русской печи. Лёнька всю избу перерыл, но нашёл–таки злополучную бутыль. Высосал её до дна, в Тогучин решил съездить, в больницу.