Чтобы успокоить ревущих дурёх, обещаю им конфет у мамки выпросить, полы мыть вместо них. Девчонки всхлипывают, соглашаются ещё поиграть. Правда, «немецкими часовыми» не хотят быть. Продолжаем игру в доме. Так разыгрались, что, как всегда, разодрались. Старшая сестра — ох, злючка! Ей тогда лет десять было — схватила овечьи ножницы — и на меня! Я с испугу за дверь на улицу выскочил. А сестрица дверь на крючок — хлоп! Я в одних трусах. На улице мороз трескучий под сороковник жмёт. Надо было видеть, как нарезал я круги вприпрыжку вокруг дома. В окна заглядывал, в дверь, в стёкла тарабанил. Кричал:

— Открой! Замерзаю!

Не открыла маленькая злодейка. Чувствуя, как немеют ноги, как прихватывает пальцы, сиганул я, утопая в снегу, прямёхонько к немцам Веде. Добродушные соседи, не злопамятные, миролюбивые не припомнили мне моих пакостных шалостей. Усадили к печке. Лопочут по–немецки, головами качают, руками всплескивают: как могло в голову прийти в такой мороз нагишом по сугробам бегать?! Не понять этих русских!

Той зимой я чуть не стал на всю жизнь инвалидом. Запряг лошадь, составил бидоны в сани–розвальни, улёгся в них на солому и на речку поехал воды набрать. Лежал поперёк саней, ноги торчали из них. Волга шагом тащилась по наторенной дороге, а я глядел на облака на небе и мечтал. Хорошо бы подняться на воздушном шаре. Лететь вслед за ними над океаном. Приземлиться на необитаемом острове, где тепло, много фруктов, солёные волны лижут гладкий, блестящий песок, я иду по нему босиком со связкой бананов на плече. И никаких грязных стаек с вонючими свиньями, овцами и коровами! Не надо шлёпать двадцать километров по грязи в распутицу или по глубокому снегу в Вассинскую школу, тащить на себе тяжёлую сумку с продуктами на неделю.

Я глядел на облака, легко парящие в лазурной небесной выси и завидовал им: они скоро проплывут над зелёными островами, затерянными в океане, над скалистыми морскими берегами. Мечтая, не заметил, как приблизился к углу изгороди. Здесь, за огородом, дорога круто сворачивала вправо. Лошадь, сокращая путь, слишком близко подвернула к забору. Ступни моих ног, торчащие из саней, зацепились за угловой столб. Я дико заорал, забыл про вожжи, чтобы остановить лошадь. Она провезла сани впритирку к изгороди, протащила мои ступни по концам выпиравших из неё жердей и запоздало остановилась. Я корчился в санях, выл и кое–как воротился домой. Отец долго ругался, называл растяпой, недотёпой, оболтусом.

— Ну, как можно так ехать, забор не видеть? — возмущался он.

Ступни мои распухли, горели огнём. Я стонал и плакал.

— Вези Генку в район, в больницу, — прикладывая к моим ногам тряпку со льдом, говорила мать.

— Может, пройдёт… Такую даль ехать… И не с руки сегодня… Базар в Тогучине в субботу. Чтоб зря не ехать — воз сена продам заодно. Подождём два дня.

Подождали. Боль не утихала. Опухоль не спадала. В ночь на субботу отец наложил на сани воз сена, утянул его верёвками, сверху усадил меня, и мы поехали. Так, на возу, рано поутру отец и подвёз меня к районной больнице. На закорках втащил в кабинет хирурга. Седой врач Мироненко, признанный в районе авторитет, мельком глянул на мои ступни, ощупал их и заторопился на срочную операцию. На ходу наказал медсестре:

— Переломов нет. Холодный лёд, не утруждать ноги ходьбой.

— Говорил же! На кой хрен переться сюда?! — ругался отец на улице, разворачивая лошадь и сани с возом сена. — Всё, едем на базар, а то покупатели разойдутся.

Мы продали сено. Отец накатил в буфете пару стаканов водки, сразу подобрел, купил мне сладкую пышку, и мы покатили домой.

— Вот, видишь, Генка, можно было и не ехать в больницу. Да, ладно, всё не зря смотались, сено продали. Но, Волга! Яз–зи тебя в душу мать!

Пролежав недели две в кровати, я и в самом деле поднялся на ноги. Опухоль со ступней сошла, боль утихла. Я ушёл в школу.

Деревенская жизнь — это естественный отбор. В ней выживает сильнейший. С ногами обошлось. Зато руку сломал. На Волгу, кроме как с забора, сесть не мог. Или, наступив на повод левой ногой и уцепившись за гриву, взбирался кое–как. Задумал запрыгнуть лихо, по–казацки. Положил обе руки на холку лошади, оперся на неё и сиганул вверх. Не рассчитал, слишком резво подпрыгнул. Не удержался на спине лошади, перевалился через неё и упал на другую сторону вниз головой. Падая, правую руку выставил неудачно. Сломал в локте. Поехал в ту же больницу, в тот же кабинет. Та же медсестра осмотрела, спросила:

— Фотографией занимаетесь?

— Нет, — говорю, — для меня это тёмный лес.

— Жаль, у нас проявителя нет. Надо вам рентгеновский снимок сделать, а нам проявить его нечем. Может, достанете где–нибудь фотореактивы?

Я сомнительно пожал плечами.

— Откуда же я их достану? Понятия не имею, что это такое.

На том моё «лечение» в райбольнице закончилось. Руку носил на перевязи, и она не сгибалась. Таким бы мне и остаться, криворуким. Но мечты о морях, о дальних плаваниях! Кто возьмёт калеку на морскую службу? Такое горе мне ни за что не пережить. Это нынешняя молодёжь не рвётся в Вооруженные Силы, отлынивает от военной службы, хотя один год, на который сейчас призывают, военной службой назвать язык не поворачивается. Так, пародия на солдат и матросов. Нынешних отморозков больше привлекают наркотики, криминал, азартные игры, пачки долларов. «Бабки» им надо, «красивая» жизнь с саунами, казино, мордобоем, ошалелыми гонками по городским улицам в «иномарках», ночные стриптиз–клубы с проститутками и прочим дерьмом. Вот уж точно кого можно назвать потерянным поколением — детей горбачевско–ельцинской перестройки. Не всех, понятно. Большинство — порядочные, увлечённые полезным делом юноши и девушки. Но много вульгарных выродков, отщепенцев, бандитов, хапуг, мошенников, воров, всякой дерьмократической мрази. Ничего не создают, только пользуются всем: транспортом, топливом, энергией, коммунальными услугами. Твари, паразитирующие на теле общества. Что им армия и флот? Что им Отечество? Мои ровесники так не думали. Получить «белый» билет — освобождение от призыва на военную службу, значило для нас постыдный приговор. Девушки отказывались дружить с теми, кто получил «белый» билет.

— Какой он парень?! В армии не служил! Что–то у него не в порядке по мужской части, — похохатывали девчата.

Нет, только не «белый» билет!

Стиснув зубы от боли, я зависал на сломанной руке, уцепившись за перекладину лестницы, пытаясь распрямить начавший неправильно срастаться локоть. Каждый день, вскрикивая, повторял это упражнение неоднократно. Рука постепенно выпрямилась, начала сгибаться в локте. Впоследствии я прошёл множество медицинских комиссий, и ни один хирург не заметил последствия травмы — не совсем верно сросшегося локтевого сустава. Так я шёл к своей мечте.