Подбадривая себя таким нехитрым способом, мы почувствовали облегчение. Вернулось приподнятое настроение, и мы прекрасно пообедали.

Она рассказала кое–что из своей жизни. Отец ее был летчиком, еще в старые времена летающих лодок. А она, перед тем, как поступить на курсы медсестер, год провела в Майами. Была помолвлена с молодым человеком, который отправился на войну в Корею. Прождала два года, — а когда он вернулся, то поняла, что не хочет выходить за него замуж.

Работать в лаборатории нравилось ей больше, чем ухаживать за больными, и она не уверена, что захотела бы стать врачом, если бы представилась такая возможность. Будет ли она рада вернуться в Майами, когда мы восстановим мотель и продадим его? Она ответила утвердительно, но вопрос вновь напомнил о мрачной и уродливой действительности, и мы поспешили переменить тему.

Потом я расплатился, мы поднялись и направились к выходу — опять мимо глаз, которые торчали словно острые гвозди в стене обступившего нас молчания. Правда, на этот раз молчание было прервано двумя гуляками, околачивающимися у самых дверей. Когда мы проходили мимо, раздалась громкая реплика:

— Ну и хватает же наглости, скажу я вам!

Мгновенно вспыхнув от гнева, я крутанулся к ним, но тут же вспомнил — даже еще до того, как она схватила меня за рукав, — в чем состоит мой долг. Ничего не ответив, я прошел мимо, а когда мы удалились ярдов на пятнадцать, Джорджия прошептала:

— Спасибо, Билл!

— Я говорил, что очень завидую вашей выдержке, — сказал я. — Когда меня распирает, я просто взрываюсь.

Усаживая ее в машину, я случайно обернулся и увидел странную картину: огромный полицейский, Келхаун, очутился рядом с теми типами. Голоса не долетали, но ясно, что он выговаривал им — как сержант, муштрующий солдат. Потом он схватил одного из бездельников за отвороты куртки и оторвал его от стены, словно плохо прибитый почтовый ящик. Опустив, он сделал повелительный жест, — и оба поспешно перешли улицу и скрылись из виду.

Я рассказал Джорджии; она кивнула:

— Я знаю… Он уже несколько раз так делал.

Я вспомнил свой приезд в город, столкновение с Фрэнки…

— Но, однако…

— Да, да… Он всегда смотрит на меня, как на пустое место, но он не терпит подобных выходок. Странный он человек, Билл. Я до сих пор никак не могу его понять.

Я свернул на Спрингер–стрит, и мы направились в сторону мотеля.

Мы как раз проезжали через перекресток, как вдруг Джорджия вскрикнула:

— Билл! Это он!

Я быстро взглянул в ту сторону, куда она показывала. На тротуаре было несколько пешеходов.

— Вон тот! В белой рубашке, с закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы находились на перекрестке, и мне пришлось ехать вперед. Он же шел в противоположном направлении. На следующем углу я сразу свернул влево, объехал квартал и снова вернулся на Спрингер–стрит. Мы проехали по всей улице, но он словно сквозь землю провалился. Потом я поехал по нескольким поперечным улицам, но и это успеха не принесло.

— Вы уверены, что это был он? — спросил я. Сам я успел увидеть его лишь мельком, но действительно он соответствовал описанию: высокий, худой, со светлыми волосами и загорелым лицом.

— Почти уверена, — ответила она, но потом засомневалась: — Конечно, он промелькнул слишком быстро. Вы не заметили, он был в очках?

— Не заметил, — сказал я. — Но в тот день он мог надеть очки просто для маскировки.

Мы поездили по городу еще минут десять, потом немного постояли на Спрингер–стрит, следя за пешеходами, но все было напрасно.

— Я отвезу вас домой, — наконец сказал я, — а сам вернусь. Возможно, он еще в городе, в каком–нибудь баре или кабаке.

— А вы ничего не натворите? — взволнованно спросила Джорджия.

— Не натворю, — пообещал я. — Мы не можем его задержать, пока не удостоверимся, действительно ли этот человек нам нужен. Иначе он предъявит иск за неверный арест и оскорбление личности, если я его найду, сразу позвоню, и вы еще раз на него посмотрите.

Мы вернулись в мотель. Она открыла бюро; я заказал по телефону такси. Потом вручил ей ключи от машины, и мы прошли в комнату; в углу горел торшер, от его света волосы ее заискрились.

Она повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах выражение озабоченности и тревоги.

— Вы обещаете мне, что будете осторожны? — тихо спросила она.

— Конечно.

И тогда она улыбнулась и протянула мне обе руки.

— Это был чудесный вечер, Билл!

Я понял это как намек, взял ее руки повыше локтя и приблизил губы к ее губам, собираясь спокойно пожелать ей “доброй ночи”, но неожиданно с жадностью заключил ее в объятия и наградил страстным поцелуем. Руки ее обвились вокруг моей шеи, — но почти сразу она прервала этот вырвавшийся поток чувств: уперлась руками мне в грудь и оттолкнула. Лицо ее пылало от смущения.