— Хотя бы потому, что вы пришли сюда.

— Два месяца назад, после разгрома, нас тоже пробовали собрать. И также «десантники из-за линии фронта». Прилетели, мол, вручать правительственные награды… Вы, грешным делом, не награды привезли?

— Пусть так, — ответил я. — Но вы ведь все равно, дорогие товарищи, в моих руках. Есть в этом логика?

В отчаянных глазах Шатько полыхнул недобрый свет: он не принял моей шутки.

— О, нет! — выкрикнул. — Пока вы здесь, вы в наших! — И положил на стол наган.

— Викентий! — вмешалась Девочка, видя, что я тоже кладу перед собой «ТТ».

— Спокойно, товарищи! — попросил Гало.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, но вошел Иван Луцкий и разрядил атмосферу. Да и мое поведение делало свое. Однако было ясно — требуется что-то еще, — и я заговорил о Большой земле, о событиях на фронтах. И опять начали меняться, расцветать лица у присутствующих.

— Вы не обижайтесь, — сказал Гало. — Не так давно арестовали человека, который первым из нас здесь, в развалинах, и на Логойском шоссе начал войну. Карал и подрывал… Мы боготворили его. Я говорю о Жане. Вы, конечно, слышали о нем…

На глазах у Девочки заблестели слезы.

— В самом деле, товарищ Володя… Викентий словно ошалел. Захар рвется в лес. Ему осточертело играть в верноподданного!

Ни Захара Гало — Зорика, ни Викентия Шатько — Огнева — нет сейчас в живых. Зорик и Огнев!.. Чего стоила одна, скажем, майская операция Викентия и его товарищей! Им удалось на глазах железнодорожной охраны заминировать эшелон с авиабомбами, замаскированными тюками сена. Мина была замедленного действия, и эшелон, как и рассчитывали, дошел до станции Руденск, куда перед этим прибыл состав с бензоцистернами. И, понятно, ухнуло! А юный Зорик, чьи аусвайсы, пропуска, разрешали и днем, и ночью действовать подпольщикам, разведчикам и связным!.. Однако тогда Шатько и Гало только набирали разгон. Но мне кажется, что уже и тогда угадывалось их славное, крещенное огнем и смертью будущее.

Нисколько не смущенный стычкой, будто ее и не было вовсе, Шатько пожаловался:

— Немцы настороженны, как осы. С толом управляться неудобно и тяжело. Неужто мы так бедны, что нет «магниток»? Дайте «Магнитки»! Неужто не понятно, что мины здесь в сто раз нужнее? А железнодорожники выполнят задания.

— Это правда, хочется в партизаны. Очень… — задумчиво отозвался Гало. — Но, признаться, мне все больше доверяют. Спадар бургомистр собирается даже послать в Германию, изучать опыт работы с молодежью. Видите, какая честь и доверие… И я, безусловно, останусь. Только дайте живое дело…

Я уходил первым. Простился и увидел, что не одному мне грустно от этого прощания.

События, казалось, развертывались счастливо. Товарищей становилось все больше. И каких товарищей! Но беспокоила мысль: у всех ли из них хватит выдержки ждать — идет ведь война! — пока то, что создавалось тобой, придет в движение и каждый займет определенное ему место, чувствуя рядом плечо невидимого друга, а за спиной — целое государство?

На эту мысль навел меня еще Алесь Матусевич. Я остро почувствовал его стремление к делам. Он связался с подпольным Логойским райкомом и посылал туда разведданные. Он установил связь с партизанской бригадой «Штурмовая» и переправил туда шрифт и типографскую краску. Ища новых дел, он пришел ко мне.

Когда я предложил Шатько и Гало порвать наиболее опасные связи, они задумались.

— Остаться мы останемся, это факт. Можно и порвать, — наконец сказал Викентий. — Но при одном условии — если это разрешат нам сделать сами дела.

— И совесть! — воскликнул Зорик.

Многие тогда, по-моему, были убеждены, что в военное время одна задача — наносить военный урон врагу, что цена людей после войны будет измеряться в первую очередь этим. Особенно тех, кто был на оккупированной земле, ходил рядом с врагом и мог дотянуться до него руками. Далекие цели им казались, пожалуй, чем-то эфемерным. В самом деле, что ты скажешь родной власти, если ты не убил ни одного немца или немецкого прислужника, если не взорвал ни одного склада или станка в заводском цехе? А что отчитываться в этом придется, знали все.

Следовательно, необходимо было что-то делать немедленно. Тем более, как показали последующие дни, это подсознательно жило и во мне.

Поселился я опять в домике на Добролюбовском проезде.

В первые же сутки, как я перебрался туда, опять произошло ЧП, да не одно… Уже стемнело, в права вступил комендантский час, когда на улицах пусто и они живут в ожидании плохого. А перед этим еще кружила, мела метель. Сугробы гребнями поднимались у заборов и домиков, вырастали поперек проезжей части улиц. Ни санного, ни человеческого следа, а в нескольких шагах от тебя муть, мгла.

Ваня вбежал ко мне с дымящейся картошкой в руке.

— Кто-то, Володя, идет к нам. Кто бы это мог быть? Что сказать, если станет спрашивать о тебе? И вообще?..

Это был Алесь Матусевич. Возбужденный, довольный, он обеими руками поздоровался со мной и, уже сам, как хорошо знакомый, раздеваясь, заговорил:

— Ваш пикет за квартал меня встретил. Такие дела. Вы только почитайте! Получил под расписку. Как будто специально для вас.

Я взял довольно толстую сброшюрованную кипу бумаг, которую Матусевич сунул мне, и, листая, начал просматривать ее.