Обратно в избу он возвратился без шапки. Но этого никто не заметил. Степка залез на печь и прижух там как ни в чем не бывало.

Максим поднялся из-за стола.

— Ну, мне пора…

Он удовлетворенно провел ладонью по усам, погладил живот и направился к вешалке за тулупом.

Одевался Максим неторопливо, каждую пуговицу ощупывал пальцами, словно монетку драгоценную. Особенно долго возился с шарфом, стараясь намотать его на шею как можно фасонистей. С уважением поглядел на себя в зеркало и, кивнув хозяйке на прощание, шагнул к выходу.

Как только дверь за ним захлопнулась, Пелагея Яковлевна сунула Степке на печку замасленный бумажный сверток:

— Три оладушка приберегла. Полакомься…

Степка проглотил один оладушек, не разжевывая, проглотил другой и, когда принялся за третий, услышал крик из сеней:

— Да я этого жулика… Запорю до смерти!

У Степки оладья застряла в горле. Он съежился в комок, уставился настороженными глазами на дверь: «Сейчас что-то будет!»

Максим, пунцовый от бешенства, стремительно влетел в избу:

— Средь бела дня… Повесить мало!

— Скажи толком, что стряслось-то?

— Диво не знаешь! Сама небось и надоразумила…

— Да кто, кто обокрал-то?

— Ясно кто — сопляк твой! Вон он, как сыч, притаился на печи…

— Погодь горячиться-то. Може, еще и не он. С чего взял?

— А с того, что, окромя его, больше некому. Он только что из избы выбегал…

Максим схватил перепуганного Степку за руку и стащил с печи.

— Где мука? Говори! Говори, грабитель! — Он ударил Степку кулаком. — Не то всю душу выпотрошу!

Мать бросилась к печи, заслонила Степку собой.

— Не глумись над мальчонкой!

У Максима желваки перекатывались на скулах, сквозь красноту щек пробивались серые пятна.

Таким и увидела его Дуня, когда вбежала в избу.

— Крик подняли, как на базаре. Всему селу слышно, — сказала она.

— Тут закричишь, пожалуй, — поморщился Максим. — Брат брата обворовал. Два мешка муки у меня было…

— Видела, — перебила Дуня. — Оба в сенях стоят. Из-за чего же сыр-бор?

— Один мешок кто-то развязывал…

— И только-то?

— Ты что — смеешься? Да сейчас каждая щепотка мучная на вес золота.

— Свое-то добро ты, братец, ценить научился, ничего не скажешь. Родню бы свою хотя бы разок вот так пожалел, как муку свою. Из чего нам мать хлеб печет, знаешь? Так я тебе скажу — из корней болотных да солоцких. Мы вместе с ней мыли и сушили те корни, ступой толкли в пшеничной мякине, через сито просеивали. Мука, а не мука! Хошь отведать? Маманя, угости-ка родственничка болотной пышечкой. А то он, поди, оскомину себе набил на куличах сдобненьких.

— Да будет тебе, Дуняша, — отмахнулась Пелагея Яковлевна. — Чего уж там… Нашу жизнь с его не равняй. Радуюсь, что хоть он-то у нас нужды не знает…

— А еще какой он радостью тебя наделил? — спросила дочь и обернулась к Максиму. — Сколько пудов муки ты матери нашей, которая и тебя, сироту, в детстве кормила, одевала, на пропитание оставил?

— Она ж не просила…

— А если бы попросила, дал бы, значит?

— Как не дать…

— И сколько бы, если не секрет, ты ей не пожалел? Мешок? Два? Или на пудик бы расщедрился?

— Попросила бы… Что ж, и мешок можно. Что я, чужой, что ли?

— Так вот, мешок муки здесь оставишь. Считай, что она попросила…

Максим скривил усики в мрачной ухмылке, но возразить не посмел. Приволок мешок из сеней, поставил его на попа у порога. Затем что-то буркнул себе под нос, круто повернулся и вышел.

Степка засуетился, заплясал вокруг мешка.

— И тут пожадничал, жмот! — уличил он Максима. — Притащил тот, из которого я в шапку муки отсыпал. Нет бы полный…

— И за этот ему Анфиса шею намылит, — вздохнула мать. — Наградил же господь Максима такой злыдней. Вконец мужика испортила. Разве преже он таким был…

Во дворе заржала лошадь. Степка выбежал на крыльцо. Максим, насупившись, как бирюк, сидел на мешке в санях, дергал вожжи, орал:

— Но-о, но-о, паскуда! Пошевеливайся!

Концом вожжей он огрел лошадь по спине, и та, взбрыкнув, рысью рванулась за ворота.

— Скатертью дорога! — Степка показал Максиму язык.

Возвратившись в избу, он весело сообщил сестре:

— Максим-то! Максим-то! Коршуном вылетел со двора! Злющий-презлющий. Здорово ты его объегорила. Он теперь ночами спать не будет из-за этого мешка. Так ему и надо, жадине!