— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — ядовито уронил он и сразу вышел, с грохотом хлопнув дверью. Благо, что не отвалилась от стен штукатурка, ибо в противном случае Виктор Штерц был бы обязан самому себе нанесением материального ущерба.

— Вышвырнуть их было бы актом наивысшей справедливости, — резюмировал адвокат, — однако никакого личного вмешательства! Сейчас существует независимый венгерский суд.

Три веселых господина спустились по лестнице. А Лайошка Дубак со своей драгоценной ношей поднялся на четвертый этаж. Старуха уже закончила стирку; увидев сокровища, она не обмолвилась ни словом, даже не улыбнулась, а просто отправила все на полку; она не только не взглянула на внука, но даже повернулась к нему спиной и принялась копошиться в темном углу; мальчуган, пригорюнившись, стоял посреди кухни и прислушивался к тому, как капает вода из развешанного на веревке белья.

Внезапно старуха обернулась и в упор посмотрела на внука.

— Что? — спросила она, — Что такое? Ты что-то сказал?

Лайошка не удостоил ее ответом.

— Ну ладно, — проговорила старуха. — Пока не будем его будить, разбудим в девять часов. Пускай отоспится. Ты позавтракаешь сейчас?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

— С папой? — спросила старуха.

Все так же молча мальчик кивнул утвердительно.

Старуха принялась чинить фартук, на кухонном шкафу тикал будильник, невыносимо медленно ползла вперед большая минутная стрелка; мальчик сидел за столом, что-то чертил и болтал ногами.

— Куда она пошла? — спросил он вдруг тихо.

Старуха подняла на него глаза и пожала плечами.

К девяти часам она поставила на огонь молоко, сварила ароматный, словно настоящий кофе, нарезала ломтями пышный домашний хлеб, все это водрузила на поднос вместе с двумя самыми красивыми чашками, имевшимися в ее хозяйстве, и понесла в комнату; Лайошка последовал за ней, причем оба они, и бабушка и внук, постарались придать своим лицам самое веселое и бодрое выражение. Старуха подвинула к кровати стул и поставила на него поднос с молоком и дымящимся кофе.

Лайош Дубак спал с открытым ртом, лицо у него было худое, серое; старуха несколько раз ласково провела рукой по его растрепанным волосам. Дубак с трудом разомкнул отяжелевшие веки, медленно раскрыл глаза и застонал.

— Эге! — вдруг воскликнул он и уселся в кровати, до ушей растянув в улыбке рот. — Ведь я дома!

В тот же миг он огляделся, увидел, что вторая кровать пуста, и сразу помрачнел. Старуха пожала плечами.

Дубак опустил голову и уставился на свои колени; голова его сейчас не тряслась.

— Папа, а вот и я! — Лайошка дернул отца за руку.

Лайош Дубак старший ответил слабой улыбкой, старуха шепнула ему что-то. Дубак проглотил слюну.

— Все верно, — проговорил он наконец. — Мы позавтракаем вдвоем, как настоящие офицеры! Я в постели, а ты… — он не договорил, и на губах его застыла какая-то принужденная, кривая ухмылка.

— Я принесу скамеечку! — сказал мальчик и отправился в кухню.

В его отсутствие старуха стала быстро говорить что-то сыну, но едва мальчуган вошел, оба замолчали. Лайошка старательно пристроил скамеечку к стулу, и вот они оба, отец в постели, а сын на приставленной к стулу скамеечке, принялись за кофе; старуха стояла тут же, глядя, как они завтракают, и тяжело вздыхала.

— Обмакнуть бы еще рогульку — вот это да! — сказал Дубак и снова попытался улыбнуться.

Отец и сын громко чавкали и время от времени украдкой поглядывали друг на друга, причем мальчуган, сидевший на скамеечке, бросал взгляды снизу вверх, а его отец с постели — наоборот, и оба изо всех сил старались улыбаться; старуха продолжала вздыхать с застывшей на губах невеселой улыбкой.

— Ха-ха-ха! — вдруг захохотал Дубак; он хохотал, хохотал и никак не мог остановиться, он стонал от смеха, он даже посинел и выплеснул из чашки, которую держал в руках, немного кофе. — Ха-ха-ха! — вырывались из его горла визгливые звуки; он задыхался и хватался за бока, но не переставал смеяться. Тогда старуха подошла к нему и крепко схватила за плечи.

— Ой! — вскрикнул Дубак и затих. — Ничего, ничего, просто… просто я вспомнил… — забормотал он, глядя перед собой в одну точку.

Потом он оделся, взял за руку сына, и они отправились на проспект Андраши в галантерейный магазин Берци и Тота.

— Мое почтение, господа! — приветствовал их в воротах старик рассыльный, который как раз собирался войти в кофейню тетушки Йолан выпить стаканчик суррогатного чая да подсушить кукурузный хлеб, потому что он вызывал у старика несварение желудка. Само собой разумеется, заходил он лишь в кухню кофейни — даже во время коммуны тетушка Йолан никакими убеждениями не могла заставить его сесть за мраморный столик в зале.

—. Порядок есть порядок, сударыня, — говаривал дядюшка Мориц. — Что скажут господа чиновники из банка, если рассыльный… Зачем я стану подрывать престиж вашего заведения?

— Кто это? — спросил у сына Дубак, когда они подходили уже к улице Фюрдё.

— Разве ты его не помнишь, папа? — удивился мальчик.

— Нет, — смущенно сказал отец и заговорил о том, как хорошо в такую чудесную погоду гулять с собственным сыном по асфальтированным улицам; даже памятник наместнику Иосифу завидует им — ведь Будапешт просто красавец; а если поразмыслить о том, что в окопах…