Шрифт:
В смысле настроений рядовых красноармейцев, необходимо различать две основные группы: коммунисты и солдаты особо привилегированных частей, служащих для подавления восстаний, на снабжение и продовольствие которых обращено особое внимание— они в массе являются верными слугами власти.
С другой стороны, масса красноармейцев апатична, подавлена, голодна и раздета. Каждый в отдельности ругает коммуну, но в массе, в большинстве случаев послушен своему начальству. Теперь рядовой красноармеец присмирел, он больше не «ухарь с чубом», при виде которого все трепетали в 1917 и 1918 г.г., он забит, голоден и жалок.
Ни о каких политических тенденциях и симпатиях, которые смогли бы объединить и сорганизовать красноармейскую массу, говорить не приходится. Ненависть к коммунистам в значительной степени парализуется боязнью мести со стороны белых и вообще всякой будущей власти.
Однако, две причины, действующие особенно сильно в последнее время, — толкают иногда забитого и усталого красноармейца на путь активного и пассивного сопротивления власти, — это голод и тоска по дому. Сейчас первой заботой красноармейца является — бежать в родные места; это стремление вызвало стихийное дезертирство.
«Плохое питание, уменьшение пайка, отсутствие обмундирования — на фоне ненависти к комиссарам и произвола комсостава, не редко выводят красноармейцев из состояния прострации: в последнее время не редки случаи открытого неповиновения целых частей, ареста комиссаров, отказа выхода на занятия под предлогом отсутствия обмундирования и плохого питания. Недовольство часто выражается красноармейцами вполне открыто. Иногда дело доходит до открытых возмущений, правда разрозненных, неорганизованных, не причиняющих особого вреда власти и происходящих преимущественно в тыловых гарнизонах».
С точки зрения профессионала-специалиста по военной разведке, нельзя не отдать должного авторам сводки. Они постарались дать связную, по возможности, полную, по своему (По их конечно оценке) рельефную картину, и при том — что тоже имеет немаловажное значение, — картину ярко тенденциозную «морального состояния» Красной армии. Подбор самых фактов, их сопоставление, а тем более освещение — сделаны в выдержанно-инсинуирующих тонах.
В отношении красноармейского состава действительность 1921 года представлялась особенно благоприятной и благодарной для разрисовки белых узоров. Как раз в это время из армии ушел почти полностью закаленный в боях элемент, вынесший на своих плечах всю тяжесть гражданской войны, весь ужас снабженческой разрухи и в то же время всю острую радость побед. Это примиряло. Влившееся пополнение было лишено последнего, а результаты и последствия гражданской войны имело с избытком. Развитие и углубление обрисованных в сводке настроений стояло в тесной и прямой связи с тем или иным разрешением тогда продовольственного вопроса и успешностью изживания разрухи. Бытие в данном случае более, чем где-либо и когда-либо, определяло собой сознание. Теперь, разумеется, матерьяльные условия жизни Красной армии совершенно иные.
Красная армия в 1922 г.
Прошло два года, как закончилась гражданская война. Неумолимой логикой событий белые оказались поверженными в прах и безвозвратно вычеркнутыми со страниц русской истории. Как политическое течение и как боевая сила они умерли для России навсегда, подобно тому, как умерли для Франции эмигранты- аристократы после великой французской революции.
Пользуясь наступившей «передышкой» так страстно и нетерпеливо ожидавшейся, Советская Россия энергично и настойчиво залечивала раны, причиненные стране гражданской войной, восстанавливала транспорт, крестьянское хозяйство, нормальное течение экономической жизни. За рубежом внимательно и зорко наблюдали.
«Политическое положение советского правительства— писал специалист „по русскому вопросу“ во французском генеральном штабе подполковник Фурнье [125] — неоспоримо упрочилось в течение 1922 г.
С точки зрения внешних сношений спокойствие установилось на границах и право говорить во имя национальных русских интересов было признано за большевизмом»…
«Большевизм, таким образом, повсюду достиг этнографических границ России. Он их даже перешел на Кавказе, распространив свою власть на население Грузии, Армении и Туркестана.
125
Liceut-col. Maurie Fournier. La Russie au d'ebut de 1923. «Revue Militaire Francaise» № 21 1-er mars 1923 p.p. 377–387.
Ни одна держава не мечтает ныне напасть на него в этих границах. Единственно в целях революционной пропаганды большевизм периодически считает себя обязанным возвещать о воинственных замыслах Франции или Англии, угрожающих русскому народу или Советской власти…
В отношении внутреннего положения большевистское правительство являет собою внешний вид власти, отныне неоспариваемой…»
«Некоторые путешественники, которые соприкасались с деревенской жизнью России, утверждают, что крестьянин не испытывает враждебных чувств к большевистскому режиму. Он не желает изменения политического положения и скорее даже опасается (как деликатно формулируется эта мысль! — К.С.) возвращения к власти реакционных партий, что представляло бы угрозу захваченной во время революции земельной собственности. Возможно даже, что крестьянин порой благоволил к советам за их борьбу с партизанскими бандами, которые под предлогом борьбы с большевизмом грабили и разоряли деревню. Было отмечено, что в некоторых уездах крестьяне оказывали содействие карательным отрядам Красной армии»…
«Нельзя, наконец, не признать, что правительство народных комиссаров почерпнуло новую силу в патриотизме. Даже среди русских эмигрантов победы Тухачевского и Буденного вызывали одобрение. Национальное чувство, униженное тем молчанием, на которое отсутствующая Россия была обречена версальским трактатом, находит удовлетворение в новом появлении российского государства на политической сцене мира. Большевики искусно используют этот национализм. Они превозносят свои военные и дипломатические успехи… Большевизм культивирует ненависть и недоверие к иностранному. Он устанавливает желаемую связь между Россией и интернационалом, соединяет ради собственных барышей в одно национальный долг и долг революционный. Из русского патриотизма большевизм сделал себе союзника.