Во время советско-финской войны 1939–1940 годов был направлен на фронт и получил под свое, правда временное, командование 436-й полк 155-й дивизии. Во время одной из операций под непосредственным руководством Кононова бойцам полка удалось отбить несколько ожесточенных контратак финских войск, и за это молодой майор был награжден орденом Красной Звезды. После окончания войны 15 августа 1940 года Кононов уже официально вступил в командование 436-м полком 155-й стрелковой дивизии, который к тому времени был передислоцирован в район Барановичей в Западный особый военный округ.

Полк Кононова встретил войну в состоянии полной боеготовности. 155-я стрелковая дивизия генерал-майора П.А. Александрова организационно входила в состав 67-го стрелкового корпуса 10-й армии генерал-майора К.Д. Голубева, которая, в свою очередь, располагалась в печально знаменитом Белостокском «выступе», окруженном немецкими войсками уже в первые дни войны. К 28 июня войска 10-й армии оказались в котле западнее Минска, затем они вышли в район Налибокской пущи, где вторично попали в окружение.

Здесь в начале июля 1941 года управление армии окончательно перестало существовать, а все части начали выбираться из окружения по отдельности. 22 августа, находясь в 300 километрах от Смоленска, Кононов один или вместе с небольшой частью своего полка встал на путь предательства и перешел на сторону немцев. И по сей день остается много неясного в самом факте сдачи немцам.

Некоторые исследователи [364] пытаются доказать, что решение Кононова о сдаче немцам было обдуманным, что, дескать, он еще в 10-х числах августа отправил к немцам специального посла-парламентера, что проводил агитационную работу среди личного состава полка, а 22 августа произнес антисоветскую речь, во время которой у его подчиненных «волосы вставали дыбом», и в результате большая их часть перешла к немцам вместе с ним. В основе этой версии лежит утверждение о том, что уже в сентябре 1942 года перешедшие вместе с Кононовым военнослужащие стали костяком хорошо вооруженного донского казачьего полка численностью чуть ли не в 2 тысячи человек. Все эти предположения обильно снабжены документальными подтверждениями и воспоминаниями современников. Одно настораживает в исследованиях этих историков — все свои умозаключения они делают, основываясь на крайне претенциозной биографии Ивана Кононова, принадлежащей перу некоего К. Черкасова (издана в 1963 году в Мельбурне), откуда и взяты многочисленные документы и воспоминания. Безусловно, все, что написано в этом труде, является важным историческим материалом, но относиться к нему следует с определенной долей недоверия.

В реальности никакого донского казачьего полка в сентябре 1941 года не существовало и существовать не могло, немцы просто не решились бы в то время сформировать такую крупную часть из числа советских граждан. Есть и другие вопросы: как немцы могли разрешить сдавшимся в плен красноармейцам меньше чем через месяц взять в руки оружие? А что, если все это было спланированной акцией советской разведки? Да и странно, что все как один перешедшие бойцы вдруг оказались казаками-антисоветчиками, хотя сам полк не был казачьим. Практически все источники и документы свидетельствуют лишь о том, что Кононов сформировал не полк, а эскадрон, в который вошли лишь 26 его бывших подчиненных [365] . Что же касается решения Кононова о сдаче в плен (спланированное или спонтанное) и количества бойцов Красной армии, перешедших на сторону немцев, то тут что-либо точно, не боясь ошибиться, утверждать нельзя. Действительно, во многих источниках (например, в дневнике Кононова, частично опубликованном тем же Черкасовым, или в казачьей прессе времен Второй мировой войны) [366] указывается, что на сторону немцев перешел весь полк, но каких-то конкретных данных на этот счет не приводится. Вполне возможно, что вместе с Кононовым сдались несколько десятков человек, а возможно, что и большая часть потрепанного к тому времени в боях подразделения, но его дальнейшая судьба неизвестна. Не совсем укладывается в версию о сдаче всего полка и тот факт, что полковое знамя ныне находится в бывшем «Музее Вооруженных сил СССР». Согласитесь, если бы весь личный состав перешел на сторону немцев, знамя вряд ли попало бы в этот музей.

Вот что по поводу сдачи «батьки» (так Кононова называли подчиненные) в плен написано в казачьем официозе — журнале «На казачьем посту»: «22 августа полк (опять упоминается полк, но куда он делся потом, все-таки непонятно. — П.К.) перешел на сторону немцев. После сдачи Кононов был направлен в штаб фронта в Смоленск, потом в Борисов в нечто вроде санатория для офицеров. В Борисове Кононов пробыл около месяца. Написал рапорт о желании принять участие в борьбе с большевиками. В октябре 1941 майора Кононова вызвали телеграммой в Могилев. С этого момента началась организация 102-го казачьего эскадрона» [367] .

Подробнее о формировании первой официальной казачьей части и ее структуре можно узнать из послевоенных показаний на допросах НКВД графа Ганса Риттберга, который исполнял при Кононове функции представителя немецкого командования. Граф утверждал: «Кононовым руководил я, а Кононов командовал эскадроном» [368] . «28 октября 1941 года по приказу генерала Шенкендорфа — командующего тыловыми частями группы армий „Центр“ — я явился к немцам в штаб, где меня познакомили с бывшим майором Красной Армии Кононовым… Шенкендорф объявил Кононову, что тот назначается командиром казачьего эскадрона, который следует сформировать в городе Могилеве из советских военнопленных. Шенкендорф указал также, что эскадрон предназначен для проведения оперативных действий против партизан и выполнения карательных функций против населения, поддерживающего партизан» [369] . Помимо функций посредника между Кононовым и немецким командованием, Риттберг исполнял роль своеобразного надсмотрщика над первым казачьим командиром: «Майор Кононов, — рассказал он в 1943 году в интервью корреспонденту журнала „На казачьем посту“, — отправился в сад за яблоками, а я подумал, что он решил убегать. Потом он возвратился… с яблоками» [370] .

Первый эскадрон был сформирован из военнопленных, содержавшихся в лагерях Могилева, Гомеля, Борисова, Невеля, Лепеля, Витебска, Смоленска и Орши. С военнопленными обычно разговаривал Кононов. Для привлечения людей он «вначале сообщал об успехах германских войск, причем успехи значительно преувеличивались, затем призывал желающих вступить в эскадрон, обещая питание и обмундирование по нормам немецкой армии, а по окончании войны, от имени германского правительства, обещал земельные наделы и денежную субсидию» [371] . Естественно, при таких заманчивых обещаниях, да еще и в страшных условиях немецких лагерей среди военнопленных нашлось немало малодушных «добровольцев», которые и составили основу первых казачьих эскадронов. После объезда всех этих лагерей к 9 ноября 1941 года из отобранных 200 добровольцев был сформирован 102-й казачий эскадрон [372] . Прибывающие из лагерей в Могилев казаки представляли собой любопытное зрелище: «В ноябре в Могилеве произошло знакомство первых казаков-бойцов с первым казаком-командиром, майором Кононовым. На следующий день жители Могилева с удивлением смотрели на оборванное бывшее красное воинство, весело шагавшее с песнями в казарму… В конце ноября 1941 года сотня получила коней, если можно было так в то время назвать изнуренных и измученных животных, с выдающимися костями и ребрами. Не обошлось, конечно, без шуток и острот при виде таких „боевых казачьих друзей“… В декабре произошла большая перемена. Казаки просто друг друга не узнавали. Одетые в немецкую форму, все с оживлением рассматривали чистое белье, богатое суконное обмундирование. Многие казаки никогда в жизни не носили подтяжек и приходили в детское смущение, не зная, куда их применить, к немалому веселью оберлейтенанта Риттберга. В первое же воскресенье жители города Могилева вторично с удивлением глядели на четко идущих немецких солдат, поющих лихие казачьи песни» [373] .

После трехмесячного обучения, с февраля 1942 года, эскадрон начал осуществлять боевые операции локального характера против партизан или, как их называли немцы, «банд и их пособников» в радиусе 40–50 километров от Могилева.

После того как в апреле 1942 года Гитлер лично разрешил использовать казачьи формирования, произошла окончательная легализация всех казачьих частей, которая сняла с них всякие ограничения, предусмотренные нацистским руководством для большинства «туземных» формирований (исключение к тому времени составляли тюркские и кавказские формирования), и открывала обширные возможности для дальнейшего увеличения их числа. Так, вслед за первым эскадроном Кононова были сформированы 2-й, 3-й, 4-й и 5-й эскадроны (сотни), на основе которых в сентябре, по другим данным — в августе 1942 года, был развернут 102-й (позднее переименованный в 600-й) казачий дивизион (в немецких документах его иногда называли батальоном, а сами казаки в разговорах между собой именовали его полком). 1-я, 2-я и 3-я сотни дивизиона были конными, а 4-я, 5-я и 6-я пластунскими. В составе дивизиона имелась также пулеметная сотня (16 станковых пулеметов «Максим»), минометная (двенадцать 82-мм минометов) и артиллерийская (шесть 76-мм и шесть 45-мм орудий) батареи, подразделение связи, саперное, хозяйственное подразделения и духовой оркестр. Численность дивизиона составляла 1799 человек, в том числе 77 офицеров, 201 урядник и 1521 казак [374] . Командиром дивизиона был назначен И.Н. Кононов, получивший к тому времени звание подполковника. Ближайшими его помощниками стали немецкий офицер связи обер-лейтенант (впоследствии майор) Ганс фон Риттберг и эмигрант майор Пуговничников — бывший офицер югославской армии. Пополнение в дивизион набиралось из Могилевского, Лепельского, Витебского, Смоленского и Оршанского лагерей военнопленных. Несмотря на то что некоторые довольно авторитетные исследователи настаивают, будто настоящими казаками были только 60 % от личного состава [375] , сами участники событий утверждают обратное: «При отборе казаков в военнопленных лагерях, — вспоминает командир одной из сотен Червяков, — я исходил из нижеследующего: во-первых, отбирал чистокровных казаков, а не иногородних, во- вторых, по социальному положению — у кого есть отец, брат или дядя за границей, в-третьих, кто сам репрессирован Советской властью или кто из близких родственников его, а также казаки, пострадавшие от Советской власти за что-либо другое. Я при отборе казаков подходил очень осторожно… чтобы в нашу казачью семью не могли пробраться чуждые нам элементы: хохлы и мужики-лапотники» [376] . По всей видимости, этот казак несколько преувеличивает возможности лагерей для военнопленных, которые, согласно его описаниям, были своеобразными конвейерами по «изготовлению» казаков, причем определенных Категорий. Сам Кононов никогда не скрывал того факта, что «в частях и соединениях не только были казаки — были буквально все национальности вплоть до греков, французов и других национальностей».