Она может кончиться только победой одной из сторон, а не вялотекущим воспроизводящимся циклом самоуничтожения. При всем трагизме разделения Правды на две половины, при всей скорби потерь — это настоящее, мужское противоборство.

Как в любой регулярной войне, пафос победителя реализуется в избытке кинетической энергии, на что она будет направлена — зависит от вождей. На практике она направляется на покорение пространств и их преобразование энергией, которая прямо рассматривается как заменитель Божественного. От вождей зависит и судьба побежденных. На практике новый режим интегрирует носителей практических научных, особенно инженерных навыков, и отвергает, как сор, гуманитарную интеллигенцию вместе с большинством духовенства.

Из всего вышесказанного следует, что во-первых, России повезло, что эта война была близка к регулярной. Нерегулярные войны мы видим сегодня на огромном пространстве — от Афганистана, где доселе нет ни одной железной дороги, до Сирии, где воюют по меньшей мере четыре стороны. Такие войны не сообщают, а высасывают энергию, смыслы и идентичность — они становятся вечной смутой.

Регулярность гражданской войны в России сама по себе обозначила горизонт завершения Второй смуты (ее кульминация, то есть максимум энтропии, пришелся на 1915-17 гг.). Поэтому, во-вторых, послереволюционное развитие России сколь уникально, столь и закономерно — как и издержки вышеназванного отбора.

Эти издержки скажутся много позже, на этапе охлаждения пафоса, когда отблеск костра поглотится красным сукном. Они скажутся, когда «третья сторона» через дефекты идеологии и системы управления, через уязвимые группы, через личные слабости новых вождей найдет зацепки, чтобы снова применить наработанный дифференцированный арсенал влияния — для чего в обстановке противоборства систем мобилизован внушительный интеллектуальный потенциал.

Какова конфигурация нового внутреннего разделения, которое намечается в период перестройки? Являются ли новые условные красные наследниками старых, а новые белые — прежних белых? На практике демократы отождествляют себя с левыми только до августа 1991 года, далее идентификационные поля смещаются трижды — в декабре 1991, в апреле 1993, в октябре 1993. Итог всех трех смещений — самоидентификация красно-белого патриотизма, первое схождение патриотических оппозиционных начал. Следующее этапное событие — реабилитация самого термина «патриот» и попытка патриотической консолидации сверху. Третье событие в изменившейся (извне, внутри и в отношениях с внешним) ситуации — противостояние право-левых охранителей с право-левыми «несогласными».

Где проходит сегодня реальная грань между двумя внутренними, народными силами и чуждым третьим элементом (малым народом, антисистемой)? Представляется, что эту грань инструментальнее всего можно определить, обратившись к историческому прецеденту, вычленив из всего спектра тех (фактически, а не по декларациям) не славянофилов и не западников, которые являются Александрами Г ерценами, Михаилами Бакуниными, Марками Натансонами и Василиями Кельсиевыми сегодняшнего дня. У таких персонажей есть общий почерк: в политике они — право-левые хамелеоны; в государственном управлении — авторы моделей, заведомо разрывающих территорию и хозяйство на части, в культуре — производители опытов по расчленению и извращению традиции. Не менее важно узнавать издалека сегодняшних дипломатов Бенкендорфов, торговцев Бергеров, универсальных посредников Парвусов и коммерческих генералов Рачковских — и само собой, сегодняшних Дизраэли, Мильнеров и Хаусов, управляющих сопоставимыми экспериментами с «уязвимыми сообществами» и политиками-мишенями, падкими на соблазн. Аналогии становятся «работающими» тогда, когда мы лучше знакомы с оригиналами — для чего и написан этот текст.

Июльские дни 1917 г. одни из определяющих событий в ходе Русской революции 1917 г. Существует несколько точек зрения на возникновение июльского кризиса и его причины. Традиционный подход подразумевает влияние сразу нескольких факторов. Можно согласиться, что в определенной степени июльский кризис был продолжением июньского кризиса с его главным вопросом о доверии Временному правительству со стороны левых партий и рабочих Петрограда. Июньское наступление Русской армии временно «заморозило» этот вопрос. Однако после первых же известий о неудачах на фронте (особенно на фоне первоначальных успехов), о начавшемся отступлении армии, в Петрограде резко усилилось неприятие Временного правительства. Таким образом, общее недоверие к Временному правительству (как отказывающегося проводить рабочую политику), усилилось фактором крупного поражения на фронте.

В определенной степени, июльский кризис был связан и с украинским вопросом. В июне украинская Центральная Рада выдвинула ряд требований (большая национальная автономия, создание национальных войск, претензии на «Национальные территории» и т. д.). Требования частично были выполнены делегацией Временного правительства выезжавшей в Киев. В знак протеста в ночь с 2 на 3 (15–16) июля 1917 г. в отставку подали министры-кадеты. Днем 3 (16) июля глава Временного правительства князь Львов сообщил прессе о выходе из состава кабинета кадетов А. И. Шингарева, А. А. Мануйлова, В. А. Степанова, князя Д. И. Шаховского и Н. В. Некрасова (последний выйдя из партии кадетов, в правительстве все же остался).

Таким образом, украинский фактор способствовал министерскому кризису накануне июльского политического кризиса и был одним из факторов его усиления. В дальнейшем украинским деятелям выдвигались обвинения в германском влиянии, но российские события эти обвинения не сделали широко известными в тот период. Помимо всего прочего, объявленный выход 5 членов «министров-капиталистов» (4-х на самом деле, как выяснилось позднее) из правительства, где ранее было «10 министров-капиталистов» и всего 6 социалистов, создавал иллюзию возможного скорого создания чисто «социалистического правительства». Как представлялось рабочим массам Петрограда надо было только «дожать» свои левые партии в этом вопросе.

Среди причин июльского криза упоминается и немецкий фактор. При этом чаще всего выдвигается тезис о «немецких деньгах» и прямом финансировании партии большевиков, в т. ч. В.И. Ленина. На наш взгляд, эта версия, озвученная в 1917 г. Временным правительством, была лишь попыткой последнего расправиться со своими политическими противниками, а также результатом ошибочной интерпретации отношений лидеров большевиков (Ленина) с А. Парвусом (Гельфандом). Ленин не являлся агентом Германии, ни тем более агентом Парвуса. Между ними уже давно были разорваны отношения, а попытки Парвуса в 1917 г. возобновить контакты неизменно игнорировались Лениным.