— Я к его услугам.

— Мистер Стоун, продавали ли вы, в течение сегодняшнего дня, билеты человеку, одетому в арабский костюм? — спросил я.

Он ответил с удивительной точностью:

— Продавал. Три билета на последний поезд в семь двадцать пять.

Три билета! Значит, интуиция меня не подвела.

— Вы можете его описать?

Мистер Стоун моргнул.

— Не совсем уверен в этом, разве что в самых общих чертах: он был необыкновенно стар и необыкновенно уродлив, а таких поразительных глаз, как у него, мне еще видеть не доводилось. У меня по телу холодок побежал, когда он уставился на меня через окошко кассы. Еще помню точно, что на голове он нес огромный тюк и придерживал его одной рукой, а края тюка свисали во все стороны — популярности среди людей, стоявших в очереди, ему это не добавило.

Сомневаться не приходилось, то был наш Араб.

— Вы уверены, что он попросил три билета?

— Конечно. Так и сказал: три билета до Саутгемптона — выложил передо мной точную сумму и показал три пальца — вот так. Ну и жуткие у него пальцы, ногти длинные, прямо как когти.

— Вы не видели, с кем он был?

— Нет, впрочем, я даже не смотрел. Отдал ему билеты, и он сразу ушел. На него еще люди вокруг ворчали, потому что он задевал их своим тюком.

Беллинхэм дотронулся до моей руки.

— Я знаю, про какого араба говорит мистер Стоун. Я сам его заметил, когда он настоятельно желал пронести тюк в вагон… и ноша эта была настолько велика, что не проходила в дверь, а, оказавшись внутри, заняла целое сиденье. Однако пассажиров ехало меньше, чем обычно, к тому же араб не мог или не хотел понять, что его драгоценный груз останется в безопасности в багажном вагоне, да и походил на человека, с которым спорить бессмысленно, так что я просто разрешил ему обосноваться в отдельном купе, вместе с его тюком и прочим.

— Он в тот момент был один?

— Тогда я подумал, что да: про другие билеты или спутников он промолчал, — но перед самым отбытием поезда к нему присоединились двое, мужчины, англичане. Когда я возвращался к себе, контролер у входа на перрон сказал, что те двое прошли к поезду вместе с арабом и он показывал три билета. Контролер еще тогда подумал, что это странно: он чужеземец, а они вроде местные.

— Вы можете описать тех двоих?

— Я-то вряд ли, но контролер, который проверял их билеты, сможет. Я был у другого конца поезда, когда они пришли. Успел только заметить, что первый казался достаточно заурядным, а второй был одет как бродяга, весь в лохмотьях и обносках, мне он тогда крайне не понравился.

Я подумал: «Ведь это была мисс Марджори Линдон, прекрасная девушка из почтенного семейства, избранница будущего министра».

Но вслух сказал:

— Мистер Беллинхэм, мне бы хотелось, чтобы вы немного отступили от правил и оказали мне услугу, а я, в свою очередь, уверяю, что вам не придется об этом жалеть. Пожалуйста, пошлите на следующую станцию телеграмму с приказом задержать араба и его спутников и не отпускать до получения дальнейших инструкций. В данный момент полиция их не разыскивает, но, как только я передам сведения в Скотланд-Ярд, приступит к розыскам — и, поверьте, весьма энергично. Как вы успели понять, сейчас нам дорога каждая секунда. Где мне найти начальника вокзала?

— Он уже ушел. Я его замещаю.

— Так вы сделаете это для меня? Повторяю, вам не придется об этом сожалеть.

— Сделаю, но только под вашу ответственность.

— С удовольствием соглашусь.

Беллинхэм взглянул на часы.

— Сейчас примерно без двадцати девять. По расписанию поезд прибывает в Бейсингсток в девять ноль шесть. Если мы незамедлительно отправим туда телеграмму, их задержат, как только поезд придет.

— Отлично!

Телеграмма была отправлена.

Нас проводили в кабинет Беллинхэма, где мы стали ждать ответа. Лессинхэм безостановочно мерил шагами комнату; кажется, он утратил всякую власть над собой, и беспрестанное движение стало для него абсолютной необходимостью. Непоседливый Сидней, напротив, уселся, откинулся на спинку стула, вытянул ноги перед собой и глубоко засунул руки в брючные карманы. Он не сводил взгляда с Лессинхэма, словно наблюдение за волнением спутника помогало ему успокоиться. Я же попытался как можно полнее, насколько позволяли ситуация и время, изложить дело в письме, которое отправил с вокзальным полицейским в Скотланд-Ярд.

Затем я обратился к своим компаньонам:

— Джентльмены, день близится к вечеру. Возможно, нам предстоит дальняя поездка. Осмелюсь посоветовать немного перекусить.

Лессинхэм потряс головой.

— Ничего не хочется.

— Мне тоже, — эхом отозвался Сидней.

Я вскочил с места.

— Вы уж извините, если скажу глупость, но, безусловно, вам ли, мистер Лессинхэм, не знать, что нельзя исправить положение, будучи неспособным здраво его оценить? Идите и поешьте.

Невзирая на сопротивление, я потащил их в буфет, где пообедал сам — не слишком хорошо, а мистер Лессинхэм с трудом справился с тарелкой супа. Сидней копался в малопривлекательном пироге с курицей и ветчиной; в этом он оказался упрямее Лессинхэма: нам так и не удалось переубедить его взять что-нибудь менее тяжелое для пищеварения.

Я только-только покончил с котлетой и намеревался приступить к сыру, когда в буфет, с телеграммой в руке, ворвался Беллинхэм.

— Птички упорхнули, — закричал он.

— Упорхнули!.. Как?

Вместо ответа он передал мне телеграмму. Я прочитал ее:

«Описанные личности в поезде не обнаружены. Проводник утверждает, что они сошли в Воксхолле. Телеграфировал в Воксхолл, они вам ответят».

— Какой рассудительный малый послал эту телеграмму, — сказал Беллинхэм. — Самостоятельно отправил в Воксхолл сообщение, и это сбережет нам много времени; надо немедленно связаться с ними. Ого!.. это еще что? Не удивлюсь, если нам уже ответили.