Что за изысканное наслаждение ощущать, как длань твоя сжимает жизнь и смерть народов; ведь еще чуть-чуть, и они окажутся в моих руках.

Я расположил перед собой некоторые из сильнейших разрушительных веществ, с которыми человек может пожелать иметь дело: монооксид углерода, триоксид хлора, оксид ртути, кониин, амид калия, поташ, циан — и тут вошел Эдвардс. На мне была маска собственного изобретения, закрывающая уши, голову и все прочее, подобно водолазному шлему: я работал с газами, вызывающими мгновенную смерть при единственном вдохе. Всего за несколько дней до этого я, без маски, проделывал какой-то дурацкий опыт с парой веществ: серной кислотой и цианистым калием — как вдруг рука моя дрогнула, и не успел я опомниться, как их малые количества смешались. Судьба меня хранила, и я отшатнулся назад, а не упал вперед; в результате, где-то через полчаса, меня, лежащего на полу, обнаружил Эдвардс, и весь оставшийся день значительная часть городских медиков занималась приведением меня в чувство.

Эдвардс заявил о своем присутствии, коснувшись моего плеча: когда я работаю в той маске, слышу довольно плохо.

— Кое-кто желает видеть вас, сэр.

— Так скажи этому кое-кому, что мне не до него.

Будучи вышколенным слугой, Эдвардс церемонно направился передавать сообщение. Я было подумал, что на этом дело закончится, но ошибся.

Я погрузился в регулировку клапана на баллоне, в котором смешивал оксиды, когда меня вновь потрогали за плечо. Я не стал поворачиваться, полагая, что вернулся Эдвардс.

— Стоит мне слегка перекосить этот вентиль, приятель, и ты окажешься в краю, где веселятся черти да духи. Что пришел, куда тебя не звали? — Тут я оглянулся. — А вы еще кто такой?

Ибо то был не Эдвардс, а тип совершенно иного пошиба.

Я оказался лицом к лицу с человеком, которого самого можно было легко принять за недавно упомянутого черта. Костюм его навевал мысли об «алжирцах», наводнивших Францию и считающихся там самыми напористыми, наглыми и занятными лавочниками. Помню, как один из них упорно наведывался на репетиции в «Алькасар» в Туре, — но здесь! Незваный гость походил на тех алжирцев и в то же время отличался от них: не такой колоритный и гораздо более потрепанный, чем обычно бывают его французские прототипы. На нем был бурнус [7] — желтый и пропыленный, как у арабов в Судане, а не у разряженных в пух и прах арабов с бульваров. Но основное отличие заключалось в том, что он был чисто выбрит, в то время как парижские алжирцы почитают ухоженные усы и бороду главнейшим своим украшением — разве кто-то видел иных?

Я думал, что он заговорит со мной на наречии, кое эти джентльмены величают французским языком, но нет.

— Вы мистер Атертон?

— А кто вы, мистер?.. как сюда попали? Где мой слуга?

Незнакомец поднял руку. Когда он сделал это, в комнату, будто по условному знаку, вошел Эдвардс, на лице которого читалось чрезвычайное недоумение. Я обратился к нему:

— Это тот человек, что хотел видеть меня?

— Да, сэр.

— Разве я тебе не говорил, что я не желаю его видеть?

— Говорили, сэр.

— И почему ты не передал это ему?

— Я передал, сэр.

— Тогда как он сюда вошел?

— Поверьте, сэр, — словно в полусне, Эдвардс приложил пальцы ко лбу, — представления не имею.

— Как не имеешь? Почему ты его не остановил?

— Кажется, сэр, на меня нашло какое-то затмение: я правда пытался задержать его, но руки меня не слушались.

— Ну ты и болван!.. Иди прочь! — Он ушел. Я повернулся к незнакомцу: — Полагаю, сэр, что вы фокусник?

Он ответил вопросом на вопрос:

— Вы, мистер Атертон, — вы тоже фокусник?

И вперил откровенно озадаченный взгляд в мою маску.

— Я надел это, потому что здесь, в этой комнате, витает смерть, таясь в мельчайших пылинках, и без маски я не решился бы дышать. — Он кивнул, хотя сомневаюсь, что он меня понял. — Будьте любезны, вкратце поведайте мне, зачем вы хотели меня видеть.

Он опустил руку в складки бурнуса, вынул оттуда листок бумаги и положил на полку, возле которой мы стояли. Я посмотрел на листок, ожидая найти прошение, или рекомендательное письмо, или правдивую повесть о его горькой судьбе, но вместо этого обнаружил лишь два слова: «Марджори Линдон». Неожиданно возникшее передо мной имя возлюбленной заставило меня покраснеть.

— Вас прислала мисс Линдон? — Он немного ссутулился, свел вместе кончики пальцев и склонил голову так, как это принято делать на Востоке, что, впрочем, особо ничего не объяснило, поэтому я повторил вопрос:

— Вы хотите, чтобы я сам понял, что вы действительно от мисс Линдон?

Опять опустил он руку в бурнус, вынул другой листок, положил его на полку, я взглянул на бумагу и вновь прочитал одно только имя: «Пол Лессинхэм».

— Ладно… Вижу — Пол Лессинхэм… Что с того?

— Она хорошая… он плохой… это не так?

Он коснулся сначала первого листка, затем второго. Я воззрился на него.

— Господи, вам-то откуда знать?

— Ему ее не получить, согласны?

— Черт побери, о чем вы?

— Ага!.. значит, о чем это я!

— Именно! Что вы имеете в виду? А еще, ко всему прочему, кто вы, к дьяволу, такой?

— Я здесь потому, что вижу в вас друга.

— Тогда скатертью дорога; у меня как раз нынче друзей переизбыток.

— Не таких друзей, как я!

— Да боже упаси!

— Вы любите ее… любите мисс Линдон! Неужели вы спокойно представляете его в ее объятиях?