— Давайте, братцы, на травах насмерть стоять! Тогда коровы живы будут.

Думал о колхозных коровах, о своих. Их было две у Найденовых. Тоже жоркие, тоже норовили мяконькое сенцо пожевать, а всякое колкое будылье мордой в сторону отпихивали. Красотка была удоистее Веснянки. Смирная, послушная. Ни разу не лягнула Гориславу, подойник не опрокинула. Отдает молочко, помыкивает тихонько. На утренней дойке полподойника молока успеет отдать, а струи еще тугие. Подныривая под пористую шапку пахучей пены, звонко, весело бренькают. Веснянка была капризнее. Без подношения хлебного ломтя с солью переступала ногами, вертелась. Коровье фордыбачинье не сердило — смешило хозяйку. Горислава подносила Веснянке ломоть и гладила капризулю по влажной пупырчатой подушке между широких ноздрей. Веснянка аппетитно жевала, косилась на хозяюшку блескучими линзами глаз: не отломится ли еще хлебца? Горислава показывала пустые ладони, для пущей видимости терла одна о другую — угощение все, ни крошки на ладошке.

Веснянка давала молока литра на четыре меньше. Крутучая-вертучая, но Горислава за характер любила ее больше, чем Красотку. Ни разу хворостина не погуляла по бокам и спинам буренок. Откроет хозяйка калитку — сами идут в стадо на щелканье пастушьего кнута.

Вызвал однажды Найденова колхозный партийный секретарь, усадил в кабинете рядом.

— Терентий Кузьмич, ты у нас в передовиках ходишь. Вот подай пример личный — сдай коровенку. Сам знаешь — строгая установка. У тебя две дойных коровы, нетель, овцы. Не много ли?

— Ни одного литра молока на землю не вылил. Лишнее государству сдаю. И шерсть. И масло.

— Понимаешь: установка. Личные хозяйства отмирать постепенно должны. Что же мы — опять к кулацким дворам поворот делаем, а? Не о тебе речь. Посмотри, у других что творится: скотобазы развели. Социализм от кулаков открестился. Мы к близкому коммунизму дорогу торим. Домашние скотобазы — колдобины на нашем пути. Вчера из района вернулся. Жмут на все лопатки. Свиней, понимаешь ли, сдобными булками в городах кормят. Сдай одну коровенку, все сенов меньше ставить. При личных хозяйствах коллективизм колхозный рушится.

Долго и нудно долдонил в кабинете парторг. Терентий Кузьмич вполуха слушал его, взволнованный таким неожиданным предложением. Красотка и Веснянка на время затмили заваленный бумагами стол колхозного партийного секретаря, почесывающего небритый подбородок. Личные коровы — родные, прирученные, с в о и — будто забрели сейчас в кабинет, уставились на мужиков и проговорили человечьим голосом: «Вы что, опупели?! Хотите разлучить нас? Зачем?».

Терентий Кузьмич, словно вразумленный веским доводом Красотки и Веснянки, громко спросил парторга:

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем зорить личные хозяйства?

— Зо-рить?! Так понимаешь установку свыше?! Опомнись, бригадир. Настроеньице твое мне не по духу.

— Мне подобные установки не по нутру: мужиков по рукам долбанем. «Сани да дровни — те же ровни», — говорил мой дед. Сегодняшний колхозник — не ровня кулаку. Я за личной скотиной хожу не в ущерб общественной. И тебя ведь не нанимаю сено косить. Сам до белых мух пластаюсь.

— Вот именно — до белых. Костьми скоро ляжете поперек личных дворов. В клуб на лекцию никого не дозовешься. Под расписку приходится в очаг культуры загонять.

— Плохо греет очаг, раз на его огонек никто не идет. Да и лекции какие у нас читают? После третьей фразы в сон клонит. Наговорят семь верст до небес и все лесом, а лесок этот давно под пилу ушел.

Парторг грузно поднялся с кресла, стукнул тяжелой ладонью по столу.

— Мы, Терентий Кузьмич, на полпути к коммунизму не остановимся: нынешнее поколение приём будет жить. Это тебе не баран чихал. Единоначалие было и будет. Единоличники отомрут, в осадок обществу выпадут. Тут мутить воду не надо! Я от тебя не баламутства жду — поддержки. Ну, походит мужик немного напуганный, растерянный да и сдаст лишнюю скотину. Куда ему деваться — мужику нашему: с установкой не поспоришь. После мужик спасибо скажет. Благодарствую, мол, избавили от лишних хлопот. Сам бы не догадался домашнюю скотобазу сократить. Сдашь одну корову?

— Обе сдам, — с ехидцей выпалил Терентий Кузьмич. — Потом буду по деревне с бидончиком бегать. В магазине ведь нет молока.

— Будет. И мясо будет. И яйца.

— Будет, будет! Дадим! Обеспечим! Скоро уши контузит от обещаний. Ты мне говоришь про будет. Я тебе говорю про есть. Сейчас в моей избе сливки, молоко, масло, мясо. Я же брюхо по ноздри не набью жратвой. По горло хватает. Лишки не в Америку шурую. В районе, в области оседают. Нефтяники на нефть верхом сели. Бурят, качают. Кормить-то их надо. Понемногу с каждого двора, и то гора продуктов. Не всякую спущенную установку на попа станови. Ты выходец из крестьян, особой грамотешкой не сверкаешь. Давай мы тебе поможем написать коллективное заявление в область, в Москву. Скажем: прополоть личные хозяйства — значит дать сорнякам власть.

— Каким сорнякам?

— Лентяйству. Оно и так корни крепкие пустило. Города для молодежи — сыпь повальная. Из нашего колхоза дерут, ни за какие деньги назад не выторговать. Пусть люди за личные дворы держатся: отличная форма заземлить мужика. Лень одним трудом излечивается.

— Вот и пусть мужики на колхозном дворе пупы рвут. Больше сделают — слаще поедят. Не иди, Найденов, вразлад со временем. Ты солдат бывалый, знаешь: в ногу легче шагать, воинским миром дорогу давить. Передовик. На юру колхоза стоишь. Сознаюсь по секрету — на тебя представление в область отправлено: орден будет. Не ударь в грязь лицом. Сделай начин — избавься от коровенки. Деньги за килограмм живого веса неплохие дают. Жалко, конечно, буренки лишаться. Личная корова — член семьи.