За сорок лет Обь изрядно сократила территорию бывшей Ярзоны. Воробьёв не узнавал обрисовку пространства, заставленного добротными домами. Высокие крашеные заборы мешали ориентироваться.

Дымок жалобно мяукал, хватал за штанину острыми когтями. Ему не нравилось левое направление, ведущее к яру Вправо знакомая улица вела к центру, к магазинам, к желанному угощению.

— Да что с тобой, доктор?!

Дымок указывал головой курс от яра. В мяуканье слышались нотки кошачьего недовольства.

— Убиваешься, сердечный, из-за простой колбасы. В Томске она стоит два двадцать, здесь подороже. Ну и что?! Куплю кило, наедимся от пуза.

Завиднелась Обь во всей шири плёса и затопленного заречья.

Подступила горечь содеянного на этом пятачке вздыбленной суши.

«Где же вышки сторожевые стояли?.. Боже, время не отдалило коварные годы… так и выпирает отовсюду позорное правдоподобие…».

Яр сильнее выгнулся вовнутрь: время, напористая вода сгорбатили его, проточили овраги.

Было страшно подходить близко к кромке: земля под ногами плющилась, пружинила мшистой подушкой.

Дымок отстал. Он не переставал жалобно, назойливо мяукать. На спине взъерошилась шерсть. Кот передними лапами рыл песок, по-собачьи разбрасывая его по сторонам.

Что-то непривычное, странное было в поведении дымчатого существа, недавно спасшего ветерана от сердечного приступа. Видно, не одна докторская колбаса отпечаталась в голове участкового лекаря.

Дикое мяуканье мешало настроиться на «Отче наш», на исповедальные слова.

Вспомнил вышку Ярлага, резкую встряску земли под скрипучими сосновыми столбами. «Не кровь тогда взбунтовалась… не мертвецы расшатывали твердь… это яр проявлял слабину, шевелил спёкшиеся за века глыбы песка и глины…»

Кот принялся выпускать урчащие рулады. Отступая от яра, он звал за собой бестолкового человека, который так долго не может понять кошачий язык. И всё же пришло запоздалое озарение. Метровым прыжком Натан Натаныч покинул опасную зону, оттолкнул от себя большой пласт яра. Земля просела, серая глыба медленно поползла к воде.

Дымок встал на задние лапы, оборвал нудный крик.

— Ах, я старый дурак! Не мог сразу догадаться о причине кошачьего беспокойства… не о колбасе — о жизни шла речь…

Глыба уходила в распростёртые объятья воды. За спиной образовалась новая трещина… ещё одна. Кто-то начал распарывать яр на песчаные лоскутья…

Обиженный Дымок короткими перебежками направился домой. Его перестали интересовать колбаса, знакомец, чудом не ушедший под яр.

Переживший на войне всякие потрясения, Воробьёв пребывал сейчас в странном ощущении нереальности. Добрые ангелы поднимали над злосчастным местом его плоть или оболочку? Может, душа по забывчивости, с некоторым опозданием покидала бренные пределы и влекла за собой в путь своего обладателя.

Прихлынувшая к лицу кровь собиралась прорваться жаром плазмы.

«Что происходит?! Везде срыв перед покаянием, после произнесённых слов „Отче наш“ возникают сомнения, как на заброшенном кладбище под Томском, или опасность, как вот здесь — на берегу Оби… Неужели Господу Богу и земле не нужны мои пустые слова позднего раскаянья?.. Они отвергают молитвы…»

Ощущение лёгкого надземного полёта прошло, тело налилось свинцовой тяжестью. Брёл наугад. Его сторонились прохожие. Дворняга, поджав хвост, прижалась к забору понарошку тявкнула и жалобно заскулила.

Какие волны страха могли идти от человека, не успевшего покаяться на отвесном яру? Он знал: под толщей спрессованного песка лежат вповалку мертвецы, кого чикисты из расстрельного взвода отправили из социалистического мира в мир иной — глухой и вечный.

«Зачем вышагнул из опасности? Скатился бы с глыбой до воды, песок утопил бы в Оби, как самую распоследнюю паршивую суку… Не могу больше носить в себе тяжкую мерзость…».

Подошла стайка пионеров, конопатенькая девочка отдала салют, протянула разрисованную в классе открытку:

— Вы воевали? С днём Победы, дорогой товарищ!

Взял машинально, без слов благодарности продолжил путь.

Из центральной части городка доносилась музыка, слышалась барабанная дробь. Ребятня салютовала из поджигов — хлёсткие выстрелы вынудили вспомнить о наградном оружии, о ярых штыковых атаках, о фронтовой, почти всегда пригорелой каше.

Мужики у продмага соображали на троих. Кадыкастый воевода в замызганной шляпе обрадовался появлению недостающего собутыльника:

— Кадра, третьим будешь?