Из двух яичек сразу торчали черные головки червячка, и оба червячка шевелились внутри яйца, а потом стали медленно выползать из него. Несколько крайних яиц были уже пусты. Оставалась от них одна оболочка, а червячки уже вышли и уползли.

Когда я взглянул на самый край листа, я увидал, что эти червячки уже сидели там и ели. Они были так мелки, что я не мог рассмотреть, как они едят. И только кусок съеденного листа показывал, что они уже начали истреблять капусту.

Все мы в деревне знали, какое опустошение наносят эти червяки капустным грядкам. И все также знали их пеструю с желтым длинную мясистую фигуру. Но я никогда не видывал, как они родятся из яиц, снесенных капустной бабочкой. И мне никогда раньше не приходило в голову, что если передавить все яйца, то не будет ни одного червячка и вся капуста будет цела.

Теперь мне хотелось только рассмотреть хорошенько взрослых червей и посмотреть, как это они едят капусту.

Искать здесь капустных червей долго не пришлось. Я увидал, что соседний моему лист капусты был сильно обгрызен. Хотя самих червей мне было не видно, но я догадывался, что они есть на том листе, который изъеден.

Я спустился вниз, перебрался там на соседний лист, влез на него и, когда вышел на самую верхушку, то увидал по краям листа трех больших гусениц. Они сидели на изъеденных листах и непрерывно ели.

Я подошел поближе к одной из них, самой большой по росту, и стал наблюдать. У нее было впереди три пары ног на груди и четыре пары сзади, на брюшке. Помещалась она как раз на ребре листа, охвативши этот лист всеми четырнадцатью лапами. Выходило, что она сидела на ребре листа верхом, точно на хребте лошади, и так крепко держалась за лист всеми лапами, что оторвать ее от листа было очень трудно. Я попробовал было оторвать ее и сильно толкал в один бок обеими руками. Но сдвинуть ее с места мне не удалось ничуть.

На голове у нее был жесткий, точно косточка, щиток, два маленьких глаза и довольно большой рот, который она постоянно набивала зеленью. Две сильных зубчатых челюсти непрерывно работали, — отрывали свежие куски листа и жевали. Только жевали они не сверху вниз, а сбоку вбок, как у кузнечика и как вообще у всех насекомых. Рот был постоянно наполнен зеленью. Было похоже, как будто я смотрю на корову, которая пасется на сочном травянистом лугу и с голода поминутно набивает себе травой полный рот.

Я стоял возле гусеницы больше получаса. Она ела все это время не переставая, и я не могу сказать, перестает ли она есть когда-нибудь или с утра до вечера только и делает, что ест. За это время она выгрызла уже большой участок листа. И я спрашивал себя: при такой прожорливости не съедят ли эти три гусеницы целого капустного листа? Ведь растут они не один день, а несколько и, значит, едят непрерывно несколько дней подряд.

Очевидно, что если из 23 яиц, отложенных бабочкой, выйдет 23 гусеницы, то они за свою непродолжительную жизнь съедят целиком кочан капусты. А если из этих 23 гусениц выйдут новые 23 бабочки и каждая из них отложит опять по 23 яйца, то вышедшие вновь гусеницы съедят целиком уже 23 кочана капусты. Это ясно всякому ребенку. И потому понятно, как гибельны для людей были бы бабочки-капустницы, если бы их никто не истреблял.

У меня не хватило терпения ждать долее, когда моя гусеница кончит есть и сделает хоть маленький отдых. И я перестал наблюдать за ней. На этот лист, на котором я теперь стоял, спускалась ветка сирени. Может быть, ветер пригнул ее сюда, а может быть, она была сломана. Я стал искать, не сломана ли она где-нибудь. И вдруг заметил, что на ее стебле, под одним листом, уцепившись всеми лапами, спокойно сидит такая же гусеница-капустница, самая толстая из всех, каких я видел.

Меня заинтересовало, зачем она сидит на сирени, которой есть она не может, и я стал следить за ней. Вдруг я вижу, она как-то странно начинает ежиться, на голове и на спине у нее лопается шкурка и из нее вылезает новая гусеница. Очевидно, гусеница линяет, подумал я, так как уже видывал эту линьку сегодня. Но новая гусеница, как только выползла из старой шкурки, полезла еще выше, зацепилась там под листом задней частью и слегка повисла на толстой и короткой паутинной нити. Тут уж я не заметил, как это случилось. Только тонкая и нежная кожа гусеницы начала изменяться, тело стало сокращаться и утолщаться, приняло бочковидную форму, нежная пленочка вокруг него стала отливать матовым золотистым блеском, и у меня на глазах произошло настоящее превращение гусеницы в куколку.

Такую золотистую куколку, подвешенную на нити в разных укромных уголках, я видал и раньше. Только не знал, кому она принадлежит и что из нее выйдет. А вот теперь мне выпало счастье видеть собственными глазами и само превращение.

Я читывал, что для бабочки это — самое обыкновенное дело. И каждая бабочка неизбежно переживает раз в своей жизни это превращение. А все-таки оно кажется мне каким-то чудесным явлением. И я совсем не могу понять, каким образом невзрачный и часто противный червячок превращается в затейливую, иногда очень изящную куколку.

А эта куколка повисит-повисит неподвижно несколько недель, и вдруг, в одно прекрасное мгновение, оболочка ее лопается и из нее спокойно вылезает на свет совершенно новое создание. Это создание — крылатая, иногда очень красивая бабочка, которая совершенно не похожа на ползавшего противного и прожорливого червяка.

Когда я смотрел, с каким аппетитом гусеница пожирает капусту, у меня проснулся сильный голод. Я вспомнил, что сегодня у меня ни крошки не было во рту и мне страшно захотелось есть. Нужно было поспешить для этого домой. Но как я поспешу? Сколько-то времени понадобится теперь мне, чтобы дойти туда своими крошечными ногами? Идти среди зарослей капусты было очень трудно. А потому я постарался сначала выбраться на ровную садовую дорожку, которая проходила вблизи капустника за кустами сирени.