–Волок заберу, новгородцы обидятся на Мишку, скажут, под его княжением земли теряем. Меня позовут.

–Я подумаю, – отозвался Юрий.

–Ты долго думаешь. Нельзя позволить черниговцам в Новгороде закрепиться!

–Мы вызовем Сысоя во Владимир, а, пока он добирается, я решу.

Семён покинул терем князя с тяжёлым чувством – напросился Сысой, втянут его князья в свои передряги, они-то потом между собой помирятся (всё же какие-никакие, а все князья друг другу родственники), а Сысой головой поплатится – покой ему нижегородский надоел!

Надо было идти домой, обнять жену, приласкать сына.

Перед глазами возник образ Натальи. Пётр Ослядюкович как-то застал Семёна зачарованно смотрящим на его дочь, хихикающую с подругами на улице, и зло выговорил: «Ты, Сёмка, не глазей на мою дочку! У тебя жена дома, вот её и потешай. Ишь, воевода Владимирский!». Семён усмехнулся в бороду, отгоняя видение.

Из детинца выходил в город инок Серафим – летописец князя.

–Эй, Серафим, погоди! – окрикнул его Семён.

Серафим, щуплый, с бледным лицом и козлиной бородой, в чёрной рясе, остановился, уставился вопросительно.

–В монастырь собрался?

–В монастырь, – Серафим ждал, что от него нужно младшему воеводе.

–Я послом был к булгарам.

–Слышал, – Серафим, сутулясь, медленно пошёл дальше. Семён шёл рядом. Поджидавший его с конём Серьга, обогнал верхом – ускакал, под лай собак, вперёд.

–Спросить тебя хочу, Серафим. Там я со многими говорил: и с булгарскими князьями, и с половцами. Они в один голос твердят, мол, мы, русские, сражались с монголами, и проиграли битву. Я от них впервые о том услышал.

–Этого я не знаю.

Семён удивился такому неведению.

–Ты же летописец! Не наш князь воевал с монголами, а южные – черниговские, киевские.

Серифам посмотрел в небо, припоминая.

–Может, и бились… Нас южные дела не касаются… В каком году было?

–Шесть лет назад.

–Тогда я к летописям дел не имел… Интересно. Ты, воевода, куда идёшь?

–Домой собирался.

–Пойдём в келью, посмотрим! Самому стало интересно, что там за битва была…

Серафим развернулся и, уже стремительно, двинулся к княжескому терему, где в нижнем этаже располагалась летописная подклеть, а в других комнатах сидели богомазы – писали иконы.

Спустились в келью. Серафим отпер дверь, вошли внутрь – пахло тёплой прелью. В дверной проём падал солнечный свет, в его полосе играли яркими искрами пылинки. В углу кельи горела лампада у иконы Николы-угодника, под маленьким оконцем – стол, сбитый из дубовых плах, у стен железом окованные сундуки. На столе, заляпанном воском, лежала в кожаном переплёте пухлая книга с медными застёжками. Тут же – гусиные перья.

–Заходи, воевода, не бойся. Великий князь здесь почасту бывает.

–Зачем?

–Я ведь старые летописи, по княжескому повелению, переписываю в новую, вот эту, книгу. Князь смотрит, что оставить, как было, а какое исправить по его разумению.

–Зачем?

Серафим предосудительно взглянул на Семёна, хотел сказать, что покрепче, но ответил:

–Дело княжеское. Ему важно, как его дела в памяти людской останутся.

–Зачем же старое править?

Серафим вздохнул, открыл книгу.

–Ты садись, пока, воевода. Я посмотрю, с кем бились южные князья шесть лет назад. Так, год 1223-й. Да, была битва, но не с монголами, а с татарами.

–Что за татары?

–А вот послушай, воевода: «из-за грехов наших пришли народы неизвестные, безбожные моавитяне, о которых никто точно не знает, кто они, и откуда пришли, и каков их язык, и какого они племени, и какой веры. И называют их татарами…».

Семён сосредоточённо смотрел в земляной пол, и представлял тех, виденных им, покрытых доспехами, монгольских всадников, и голос Серафима, читающего летопись, облекался в яркое видение…

По велению Чингисхана, покорявшего империю харезмшаха Мухаммеда, нойны Субедей и Джебе с двумя туменами монгольской конницы бросились в погоню за шахом, оставившего свои войска в городах-крепостях. У нойнов был приказ – уничтожить правителя Хорезма, не допустить, чтобы он собрал ещё одну многочисленную армию. Неукротимое и быстрое движение монгольской конницы, обходившей стороной укреплённые города, загнало шаха на безжизненный остров в Каспийском море, где он простудился и умер. Тогда туменам был дан приказ совершить рейд вдоль берега моря, узнать силы врага. Монгольская конница, в течение многих месяцев продвигаясь вдоль берега Каспия, повернула на Тегеран, где разбила тридцатитысячную персидскую армию. Под Казвином – ещё одну. Наспех сколоченные ополчения правителей городов, не зная, где шах, и что делать, не объединяли усилия, и гибли по одиночке… Пройдя все земли, некогда покорённые хорезмшахом, Субедей и Джебе остановили тумены на отдых на берегах Аракса, в степях южного Азербайджана.

Впереди лежал Кавказ. Цепные псы Чингисхана, видевшие завоевания смыслом своей жизни – Джебе-нойон, горячий и быстрый на решения, и Субедей-багатур, спокойный, вдумчивый, но умевший предугадать и предвидеть многое, допрашивая местных жителей и купцов из покорившегося без боя Тебриза, решили идти походом на Кавказ, чтобы разорить и ограбить богатые земли.

Субедей выехал к Чингисхану рассказать о задуманном нападении.

Чингисхан зимовал с армией в окрестностях разгромленного Самарканда.