Тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр скоро разо-

шлись по делам. И Юлька оказалась в первый же день полновластной владычицей воды.

Попусту воду не тратить? Да она и не будет попусту! Готова весь огород, весь сад залить, лишь бы отличиться... >

— Юлька! К тебе из Москвы приехали!..

— Из Москвы? Ко мне?

— Ага. Две.

— Не ври, пожалуйста.

— Я не вру! Тётки. Одна — во. Другая — как цапля.

Шурец, держи шланг. Где они?

— Возле кучи навозной.

— Под перчики надо ещё семь с половиной минут, я время засекла. Дам знак — переложишь под помидоры.

— Дай часы — переложу!

— Анчибола, выполняй!

— Есть выполнять. Помпа аме...

— Сам дурак.

Юлька развернулась, хотела влепить ему затрещину, но юркий Шурец вильнул за яблоню. Вот, явились-таки!.. Принесла нелёгкая, да ещё в такой день. Дура, дура, наболтала тогда на пляже...

Всё же не спеша, стараясь побороть волнение, Юлька пошла к дому. Кошмар, на что похожа! Сарафан вымок, «редькин хвост» болтается на тесёмке, ленты растеряла, на босоножках по сто кило глины, руки — страшно смотреть.

Однако встретила она москвичек с отменным достоинством:

— Здравствуйте, Очень рада. Извините меня, я в таком виде... Поливкой огорода и сада руковожу— понимаете? Садитесь, пожалуйста! (Хотя, кроме навозной кучи, вблизи ничего не было.) — И обернувшись:— Баба Катя, будьте так любезны, дайте ряженки или молока. Ко мне из Москвы гости!

Услыхала баба Катя просьбу, нет ли — неизвестно. Юлька провела под малый орех толстуху с приятельницей. (Вовсе та была не приятельницей! Просто случайно поселились в городе у моря под одной крышей, где в комнатушках и коридорчиках было битком набито курортников.) Под орехом стоял стол с выгоревшей добела клеёнкой и две врытые в землю скамейки.

— И здесь недурно! Недурственно,— как бы про себя заметила худая гостья.— Какой необыкновенной мощи ствол! — Она с восхищением погладила его.

— У нас ещё больше орех есть. Там, внизу! — Юлька помахала рукой.

Толстуха лишь отдувалась, работая платком.

— Холодного бы... выпить... неплохо...— пропыхтела она.

— Сейчас принесу! Ив ю плиз — одну минутку... (Хоть предлог нашёлся увильнуть, привести себя в порядок!)

Пошептавшись в доме с бабой Катей, Юлька отправила старушку под орех с кринкой и стаканами, сама бросилась переодеваться. Вернулась она уже в бриджах, в кофточке, с причёсанным «хвостом». Села на скамейку в непринуждённой позе, нога на ногу. Гостьи с удовольствием пили молоко.

— Чудесно,— сказала худая.— Точно в другой климат из жары попали! Такая прохлада! Тень и пятна, пятна света... А что это у вас гудит?

— Помпа,— любезно пояснила Юлька.— Работает.

— О, помпа? Как же она работает?

— Нормально. Одно ведро наливается за пятнадцать секунд. Следовательно, двадцать вёдер составит триста секунд, делим на шестьдесят, получается пять ми... Ах, извините! Я же засекла время... Александр!— завопила Юлька, вскакивая.— Перекладывай, пора!..

— Переложил давно-о! — донеслось из глубины сада.

Шурец, разумеется, бессовестно врал: в эту самую минуту, прижав пальцем струю, он окатывал себя прохладными брызгами, повизгивая от удовольствия.

— Занятно,— улыбнулась худая москвичка.— Это кто же там, твой помощник?

— Да. Но разве он...

— А можно пройтись по саду? И посмотреть вашу помпу?

— Ив ю плиз...

Знают ли приезжие гостьи по-английски?

Худая усмехнулась. Толстуха проговорила:

— Я лучше здесь в тени посижу,— и налила второй стакан молока.

Юлька повела любопытную гостью по усадьбе вниз. Дорогой вздыхала, как это нередко делала дома, в Москве, мама:

— Ах, столько забот! Вся усадьба — на мне. В смысле поливки. Усадьба — двадцать две сотки. Сотка — ноль-ноль одна сотая гектара. Гектар — сто на сто метров...

— И всё ты одна? Успеваешь?

Юлька скромно потупилась, но вдруг сделала страшные глаза:

— Шурка! Опять купался? Морока мне с тобой!..

Мокрый, сияющий, облепленный трусами и майкой, Шурец шмыгнул со шлангом за вишню. Спустились к скважине. Юлька сделала вид, что решает очень важное: хмурила брови, слушала, спустилась по лесенке в колодец (Пётр приделал к стене маленькую, в три ступеньки, лестницу), потрогала мерно гудящую помпочку. И, словно сочтя возможным, отставив при этом мизинец со сломанным чёрным ногтем, выключила её. Щёлк!

— Эгей! Воды нема!..— почти сразу донёсся ответный вопль Шурца.

— Боюсь, перегреется,— не реагируя на вопль и

вылезая наверх, сказала Юлька.— Объявляю перерыв.

Гостья слушала и смотрела на всё с большим интересом. Вдруг попросила:

— Знаешь что? Постой вот так несколько минут— хорошо? Можешь? Я сделаю набросок...

Она вытащила из кармана блокнот, карандаш и принялась быстро черкать в нём что-то.

— А вы... Вы кто, писатель? Художница? — просияла Юлька, на всякий случай выпячивая грудь и отставив ногу.