Вспомнился Хабарову знакомый по Мангазее человек, который когда-то в давние годы был участником его промысловой ватаги. Зима подходила к концу, и промысловики возвращались с нижнего Енисея и Таймыра в Мангазею. В те годы эти края ещё были мало тронуты промышленными людьми.

Ватажники, вернувшиеся с промыслов, подвергались дотошным расспросам воеводы Кокорева. Если добыча того или иного промышленника была богата, воевода подвергал его безудержным поборам. В результате некоторые промышленники, как и тот, что ловил теперь рыбу на Иртыше, посчитав себя ограбленными, отказались от дальнейшего пребывания в Мангазее. Видно, этот предпочёл вернуться в Тобольск, откуда приехал.

Хабаров, который обладал ещё острым зрением, повнимательнее разглядел шрам на лице соседа-рыбака и убедился, что это один из его ватажников. Тот сам когда-то поведал товарищам о происхождении шрама, полученном, когда, охотясь в тайге, он встретил матерую росомаху. Ему удалось её убить, но в предсмертных судорогах хищный зверь успел броситься на охотника и оставил на его лице глубокий и кровавый след острых когтей. У Хабарова не было сомнения, что перед ним старый знакомый, имя которого вылетело из головы Ерофея Павловича.

— Никак мой ватажник, — окликнул его Хабаров. — Помнишь, голубчик, Мангазею, Енисей, Хету?

— Как не помнить, — отозвался тот. — Провались я на этом самом месте, коли это не Ерофей Павлович.

— Ты вспомнил, старик. А я вот имечко твоё запамятовал. Напомни.

— Петруха Чибисов я. Птичка такая есть — чибис.

— Теперь вспомнил. Чем ныне занимаешься?

— Плотничал на лодейном дворе. А сейчас уже силёнок прежних нет. Пришлось оставить эту работу. Детки кормят. Да и я, как видишь, рыбачу, охотой занимаюсь. Всё ж помощь семье.

— Семья-то большая?

— Мы со старухой да деток пятеро. Все чернявые, больше в мать. Она у меня татарочка крещёная. Некоторые из её родных, глядя на мою Дашеньку, крестились. Другие так в магометовой вере и остались. Вот ведь как получилось. Одни родные — в церковь, другие в мечеть идут. А потом за общим столом собираемся. А псаломщика из Мангазеи, у которого мы на постое недолго были, помнишь?

— Как не помнить. С чего это ты вдруг о псаломщике заговорил?

— Он теперь возведён в сан священника и служит в храме у нас на посаде. Перевели из Мангазеи. Хочешь, сведу к нему.

— Сведи.

Они ещё долго вспоминали старое. Бросили рыбную ловлю, когда оба совсем продрогли от усиливавшегося мороза и подувшего пронизывающего ветра. Это заставило рыболовов собирать свои пожитки.

— Не желаешь ли, Ерофей, навестить отца Порфирия? — спросил Хабарова Чибисов.

— Это кто такой?

— Забыл разве? Я тебе упоминал его. Прежний псаломщик из Мангазеи. Теперь он батюшка Порфирий. В летах уже.

— Сведи к нему, — согласился Хабаров. — Вот только сперва занесу на постоялый двор улов. Пусть мои ребята уху варят.

В большой избе постоялого двора было скученно и грязно. Часть избы, в которой обитали Ерофей Павлович и его люди, была отделена ветхой занавеской. В остальной части избы ютилось много других постояльцев.

Чибисов, сопровождавший Хабарова, оглядел помещение, неодобрительно покачал головой и произнёс осуждающе:

— Мог бы и лучше жильё найти, Ерофей Павлович.

— Жильё казённое, для проезжих, — возразил Хабаров. — Нам оно как государевым людям предоставлено за счёт казны.

— Не щедро о вас заботится казна. Советую тебе перебраться туда, куда мы сейчас шагаем.

— К отцу Порфирию, что ли? Разве пристало духовному лицу постоялый двор держать?

— Отец Порфирий постоялого двора не держит. Это сынок его, Евсей. У него просторная изба для приезжих. Сейчас она пустует. Евсей певчим у отца в храме служит.

В этот день храмовой службы не было, и отца Порфирия они застали дома. Хабаров вряд ли узнал бы в располневшем и облысевшем священнике прежнего худощавого псаломщика из Мангазеи. Отец Порфирий же узнал Ерофея Павловича, хотя он тоже изменился, ссутулился, стал седым и многие его не узнавали, однако бывший псаломщик обладал отличной памятью на лица.

Обменялись несколькими фразами, вспоминая Мангазею.

— Что тебя заставило, батюшка, покинуть Мангазею? — спросил Хабаров священника.

— Великая беда, — ответил тот.

— Что за беда?

— Случился великий пожар, и наш городишко выгорел дотла. Правда, такое с Мангазеей случилось не впервой. От нашего храма одно пепелище осталось. Мало-помалу кое-что восстановили, но это было жалким напоминанием о прежнем городе. К тому времени и число пушных зверей в Тазовском крае заметно поубавилось и торговые да промышленные люди потеряли интерес к Мангазее. Можно сказать, совсем захирела она. Это и заставило меня покинуть сей город и перебраться в Тобольск. Здесь сперва был рукоположен в диаконы, а через два года — в священники.