— Могу спросить, а зачем я понадобился ему?

— Он мне об этом не говорил, но стало быть, дело есть к тебе.

Хабаров вынужден был повиноваться и направился к воеводским палатам, представлявшим собой продолговатый бревенчатый дом на высокой подклети, в которой располагались слуги и стражники. Фасад дома украшали резные карнизы и оконные наличники. К основному этажу вела наружная лестница с гульбищем. Центральную часть дома занимала просторная комната для приёмов и официальных церемоний. Из неё вели двери в правую и левую половины, где были личные покои одного и другого воеводы.

Кокорев встретил Хабарова колючим, пронизывающим взглядом.

— Много ли соболей напромышлял? — спросил воевода.

— Слава Богу. За всю добычу таможенный сбор внёс.

— И это всё?

— А что ещё с меня причитается?

— Воеводы-то о тебе заботятся, Мангазейской землёй управляют, силы свои тратят. Это ты принимаешь во внимание.

— Поясни, батюшка, что и как я должен принять во внимание?

— А ты сам не ведаешь? Не считаешь ли нужным отблагодарить воеводу за труды его неустанные?

— Ей-богу, не ведаю.

— Разумею, что добыча твоя была велика. Коли подаришь два десятка шкурок, не обеднеешь.

— Ого! Два десятка... Это же...

— Это скромный подарок, который устроил бы меня. И пусть люди твои подумают. Тебя проводит до дома мой человек. С ним и можешь передать мне подарок.

Ерофей Павлович был возмущён откровенным вымогательством со стороны воеводы, но понимал, что открыто возмущаться этим вымогательством, протестовать, выступать обличителем безнадёжно. У воеводы власть, хотя и не полная, разделённая с другим воеводой. У Кокорева есть возможность заключить ослушника в арестантскую избу и даже подвергнуть пытке. Всё, что смог сделать Хабаров в качестве протеста, — это передать воеводе не двадцать шкурок, которые Кокорев требовал, а только семнадцать, но на большее не решился.

Вымогал Кокорев соболиные шкурки и у ватажников. Те не скрывали своего возмущения. Фаддей и два других ватажника из Тобольска не пожелали оставаться на службе у Хабарова на следующий сезон. Фаддей обратился к Ерофею Павловичу с такими словами:

— Не взыщи, Ерофеюшка... не гневайся на ватажников твоих. Рады бы по-прежнему служить тебе. Да вот мздоимец, аспид окаянный на нашем пути оказался. Пусть его Господь Бог накажет.

— С чем же пришли ко мне?

— Посоветовались мы промеж собой и решились тронуться в обратный путь, как только реки вскроются.

— Поступайте, как вам совесть подсказывает. А я вами зело довольным остаюсь. И с болью в сердце расстаюсь с вами.

— И мы можем то же самое сказать.

С тревожным ожиданием Ерофей Павлович шёл на встречу с Палицыным. Задавал себе вопрос — неужели и этот окажется корыстолюбцем и вымогателем. Вроде бы не чета Кокореву. А всё же... в душу к человеку не заглянешь.

Палицын начал со слов:

— Помнится, ты говорил нам, Ерофей Павлович, что горазд в грамоте.

— Не то чтоб зело горазд, а по складам Библию аль Четьи-Минеи прочесть сумею. И бумагу деловую составлю.

— Это хорошо, коль бумагу деловую составишь. Прочти-ка мне вот это.

Палицын протянул Ерофею Павловичу увесистую книгу в кожаном переплёте с медными застёжками. Это оказались жития святых. Текст книги был рукописный, а не печатный. Писец выписывал буквы с затейливыми завитками.

Ерофей Павлович, напрягаясь, начал читать не очень уверенно, несколько раз спотыкался, но постепенно, строка за строкой, обрёл уверенность и стал читать быстрее.

— Можешь не продолжать, — остановил его воевода, — вижу, что правду сказал. Нам нужны такие грамотеи. Отправился бы снова на Таймыр? — спросил он опешившего гостя.

— Не знаю, что и ответить, — развёл тот руками, — пребываю в раздумье. Трое моих ватажников не пожелали продолжать промысел. Настроились вернуться домой в Тобольск.

— Почто так? Разве плох был промысел на Таймырской земле?

— Промысел-то был отменный. Да вот разобиделись мои людишки на воеводу Кокорева.

— Понятно. Такой умеет разобидеть. Вымогательствовал?

— Грех на воеводу жаловаться. Всевышний оценит его прегрешения.

— Всевышний-то оценит. Боюсь, что мангазейцы взбунтуются. Ну ладно... об этом потом. Хотел бы снова в Таймырскую землю податься?

— Хотел бы. Да как без людишек? У меня остались только брат Никифор, да ещё два мужика — маловато для ватаги.

— А как посмотришь, коли предложу тебе место таможенного целовальника в дальней хетской зимовке? Человек ты грамотный, смышлёный и, видать, трудолюбивый. Будешь на государевой службе. Согласен с моим предложением?

— Не знаю, что и ответить тебе, Андрей Фёдорович. Добираться-то как туда стану? Я ведь ездовых собак имел, да избавился от них.

— Дорога к месту твоей службы станет нашей заботой. Отправишься за казённый счёт.