***

Сна больше не было ни в одном глазу, и двигаться на ощупь стало бессмысленно. Поэтому Игорь сразу разглядел полоску света под кухонной дверью. Подойдя ближе, он услышал и приглушенные голоса.

– С твоей стороны это было необдуманно,- резко говорил Олег.- Ты переходишь всякие границы.

– Я просто не могу смотреть, как ты изводишь бедную девушку,- не менее резко отвечал Репьев.

– Она прекрасно жила без меня все эти годы.

– Дурак. Трижды дурак и эгоист. Слепой, к тому же.

– Я не слепой, я все прекрасно вижу. И во всем в состоянии сам разобраться. Тем более, в наших отношениях с Полиной.

– Каких таких отношениях? Она четыре года ждала, пока ты соизволишь позвонить. Четыре года, Левушкин. Для тебя это совсем ничего не значит?

– Я не мог. Ты же знаешь.

– Не мог, или не хотел? Это помешало бы тебе продолжать заниматься философским самокопанием.

– Что ты понимаешь…

– В самом деле, что я в этом понимаю? Грубый солдафон. Это ты у нас один совестью страдаешь. Пытаешься заткнуть собой все амбразуры. Нам, гагарам, недоступно.

Олег сердито фыркнул:

– Слушай, что ты от меня хочешь?

Дважды звякнула о рюмки бутылка. Потом Репьев сказал:

– Хочу получить с тебя слово. Как только вытащим Андрея – немедленно объяснишься с Полиной.

– Вытащим? Что ты опять задумал?

– Что задумал – это мое дело.

– В последнее время мне все больше не нравятся твои дела.

– Я делаю то, чему ты меня учил.

– Я ошибался.

– Ты и сейчас ошибаешься.

– Может быть. Я уже ни в чем не уверен. Я слишком устал. И хочу, чтобы все, наконец, кончилось. У тебя никогда не было предчувствия, что все вот-вот кончится?

– У меня сейчас не предчувствие. У меня твердая уверенность. А еще я хочу быть уверенным, что ты перебесишься, наконец, и остепенишься. Не возьму я тебя никуда. На кой мне такой неврастеник? Работай себе в СЛОМе. Днем деактивируй сломанные полотеры, вечером смотри телевизор и пей чай с вареньем. Она замечательное варенье варит. Не стоят эти все твои метания одной покалеченной судьбы. Они даже ногтя ее не стоят. Короче. Дай слово поговорить с Полиной. Как только все закончится. Даешь?

– Хорошо,- сказал Олег.

Игорь, не утерпев, толкнул дверь:

– А Некипелов? Что, уже списали Некипелова?

– Пора на двери детектор поставить,- проворчал Иван.

***

Если в подвальной лаборатории тоска заедала, то в кабинете Перовского становилось просто невыносимо. Фаер был уверен, что депрессия эта неспроста, и где-то здесь установлен скрытый альфа-излучатель, отпугивающий по ночам излишне любопытных. Но от этой уверенности отнюдь не становилось легче. Найти источник излучения без спецприборов было невозможно, а пользоваться встроенными в тело киборга Фаер тоже не мог. Темнота и пустота наваливались волнами отчаяния, пока он проверял работу отмычки, взламывающей код сейфа. Отмычка работала уже несколько часов, а электронный замок все еще не был взломан.

За окнами царило совершенное безлюдье. Около двух пополуночи пошел снег, и валил, не переставая, занося пустые улицы. Казалось, что весь мир вымер, и на всей планете остались только три совершенно одиноких существа – он, Феликс и сторож, изредка шаркающий по коридорам, чтобы поговорить с плакатами на стенах.

Фаер вернулся к лифту и спустился в подвал, где излучение было намного слабее. Он выдвинул ящик лабораторного стола, достал дистанционный инъектор и взвесил его на ладони. Хороший транквилизатор. Один выстрел – и получишь четыре часа забытья без тоски и сновидений. Четыре дозы – и получишь вечное спокойствие. Никто до тебя не доберется. Ни эта сволочь в белом халате, ни расчетливый капитан Репьев. Все останутся с носом.

Фаер вынул обойму. В запасе оставалось как раз четыре дротика. Пятым он усыпил Ганимеда в поезде. Как просто…

Грохот вывел его из оцепенения: оставленный в одиночестве Феликс требовал внимания. «Ведь он куда сильнее чувствует»,- подумал Фаер. Достав из ящика шприц, он проткнул оболочку дротика и вытянул из него желтоватую жидкость. То же он проделал и с оставшимися тремя, после чего вставил обойму на место и бросил инъектор обратно в ящик. Феликс продолжал стучать. «Я иду»,- сказал Фаер.

Увидев шприц, пони замер и внимательно посмотрел на вошедшего. Киборг присел на тюк сена.

– Разум – тяжелая ноша, правда, Феликс?- спросил он.

Пони промолчал.

– Разум – это всегда одиночество. Одиночества не боишься, пока не начинаешь его осознавать. Это ведь совсем не благо. Это наказание. Теперь я это наверное знаю. Один приходишь в этот мир, один уходишь. Со всеми один на один. Со всем миром. До самого конца. Тебе страшно?