За его спиной на бежевой, как пресное тесто, стене висел плакат. Женщина в красной косынке, оглядываясь назад, испуганно прижимала указательный палец к губам. «Молчи…», – прочитала Блаженка. Дальше надпись на плакате загораживала коротко стриженая голова незнакомца.

Не услышав ответа, Блаженка почему-то оробела, аккуратно присела на край стула, придвинутого к столу с другой стороны, и тоже принялась молчать. Она была неприятно удивлена. Она думала, что всякие там справки-бумажки выдают пожилые, неопрятные тётеньки, как в паспортном столе. А тут…

Странный человек бегло взглянул на паспорт Блаженки, отложил его в сторону и начал перебирать бумаги на другом краю стола.

Вскоре службист нашел нужный бланк, ловким движением выдернул его из пухлой, неряшливой стопки.

Затем энергично встряхнул бумагой, словно на ней лежали хлебные крошки, и поднес к острому, с изящной горбинкой, носу.

– Гражданка… – мужчина замолчал и впервые поднял на Блаженку серые, плоские, как на черно-белой фотографии, глаза.

Блаженка – молодая девушка со светлыми глазами, вздернутым носиком и легкомысленными кудряшками, падающими на лицо, от этого сверлящего взгляда буквально вжалась в стул.

– Лапочка Блажена. Что здесь фамилия?

– Ла-по-чко – фамилия, – по слогам, сделав ударение на последнем слоге, ответила Блаженка.

– Гражданка Лапочко Блажена, – сказал тихим, но очень каким-то убедительным голосом, службист и придвинул к Блаженке лист исписанной бумаги. – С вас берётся подписка о том, что вы знаете, что в туристической поездке по советской социалистической республике Грузия, вы въезжаете в двадцатикилометровую приграничную зону. И о том, что вы предупреждены об ответственности перед законом, если вдруг захотите продолжить отпуск уже в Турции.

Сказав это, мужчина небрежно откинулся на спинку стула и смерил Блаженку холодным, пронизывающим взглядом.

Блаженке стало не по себе от этого цепкого, колючего взгляда. Она обтерла ладонью вспотевшее лицо, рефлекторно кивнула и быстро расписалась на служебном бланке с синей печатью.

Когда она уходила, мужчина вдруг сказал ей в спину:

– Замуж выйдешь, фамилию не меняй.

– Угу, и родину, – охотно поддакнула на всякий случай Блаженка. – Не нужен мне берег турецкий и ….

– Все вы так поёте, – не дал ей договорить суровый службист. Он снова нахмурился, достал из ящика стола мятую пачку сигарет и нервно бросил её на стол…

Старый автобус, похожий на подтаявший брикет пломбира, долго и опасно петлял по узкому горному серпантину. И вдруг остановился, будто у него кончился бензин, между быстрой рекой, узкой и звонкой, как сабля, и серой отвесной скалой, с торчащими из неё сухими пучками травы.

Блаженка последней вышла из автобуса с дорожным чемоданчиком в руке и увидела перед собой решётчатые металлические ворота с высоко прибитой табличкой: «Турбаза» «Добро пожаловать!»

Ущелье, в котором расположилась турбаза, оказалось каменным мешком со скудной растительностью, взбиравшейся вверх по валунам, и неглубокой, говорливой рекой. На дне реки лежали пестрые гладкие камни, по которым прыгала и пела прозрачная ледяная вода, стекавшая с гор.

Турбаза состояла из двух корпусов. Старого и нового. Старый был поставлен еще при Сталине в низине у реки. Это был каркасно-щитовой дом, типа барака, обнесенный высоким штакетником. Новый, построенный совсем недавно, располагался чуть вверх по асфальтовому серпантину. Это была современная многоэтажная гостиница из стекла и бетона. Среди древнего безмолвия гор и первозданного естества окружающей местности, эта глыба, сверкающая на солнце, смотрелась, как осколок внеземной цивилизации.

В старом корпусе было несколько комнат, забитых узкими металлическими кроватями, и просторная комната отдыха: с телевизором, шашками и черными костяшками домино.

Охранял старый корпус молодой симпатичный грузин по имени Гурам. Его небольшой домик возле ворот турбазы утопал в цветах: розах, ирисах, лилиях и гладиолусах, любовно посаженных женой Гурама.

Охранник целыми днями сидел на стуле перед воротами в расстегнутой милицейской рубашке, с висящим на зажиме галстуком, и в новеньких армейских галифе, что придавало ему вдвойне устрашающий вид.

Узрев вновь прибывшего туриста, Гурам неспешно вставал со стула, делал пару ленивых шагов к калитке и, сдвинув густые черные брови, требовал бумажку о законности нахождения оного в приграничной зоне.

Но уже на следующий день, без лишних формальностей, доверяя исключительно своей памяти, говорил ему же: «Пра-ха – ди, да-ра-гой» и широко улыбался крупными белыми, как сахар, зубами.

С территории старой турбазы в ясную погоду можно было увидеть седые каменистые горы, совершенно лишенные растительности, отвесный склон которых, был усыпан черными точками, как булочка изюмом.