Шрифт:
– Чернов, Тютчев и я.
– А еще кто?
– Больше никого. Татаров молчал, соображая.
– Ну, хорошо, – проговорил он. – Я приду. Какой адрес?
– Улица Шопена 10, квартира Крамер. Спросите госпожу Крамер.
– Хорошо. В восемь?
– В восемь.
В передней, в приоткрытую щель смотрела Авдотья Кирилловна.
– Скажите, – остановил вдруг Татаров Савинкова, проговорив тихо: – Как же так, вы подозреваете меня и не боитесь придти ко мне на квартиру. Ведь, если я провокатор, я же могу вас выдать?
– А разве я вам сказал, что мы подозреваем вас? Я в это не верю ни одной минуты, Николай Юрьевич. Для того и приехала комиссия, чтобы окончательно выяснить.
– Ну, хорошо, до свиданья, – проговорил Татаров.
– До свиданья, до завтра. Только, пожалуйста, не запаздывайте.
Легкой походкой Савинков опустился по лестнице, на которой дворничиха зажигала керосиновую лампу. На улице Савинкова охватило чувство хорошо выполненного дела: – в восемь Татаров будет в квартире Крамер.
7
В доме № 10 на улице Шопена оживление началось с пяти. А с шести Беневская села в гостиной в кресло. Была бледна. Вероятно не опала ночь. Калашников то ходил по кабинету, то что-то насвистывал, то выходил в коридор.
В дальней, пустой комнате, согнувшись за столом что-то писал Савинков.
Назаров и Двойников пили чай. Они были друзья с юности, как еще привезли их отцы из деревни и отдали на Сормовский в мальчики.
– Нет, Шурка правды на свете, – откусывал сахар крепким зубом Назаров. – Во время восстания сколько народу побили, теперь дети малые по миру бродят. Бомбой бы их всех безусловно, вот что…
– Ээ, Федя, – качал головой Двойников, – оно так то так, да все таки, брат, к такому делу с разлету не подходи. К такому делу надо в чистой рубахе идти, может даже я и недостоин еще, например, послужить революции, как вот Каляев.
– Брось трепать, Шурка, – хмурился Назаров, – в рубахе, не в рубахе. Надо убить? Надо. Значит концы в воду и ходи кандибобером.
Назаров допил, по привычке перевернул чашку вверх дном, утерся, сказал:
– Ну, я иду со двора.
Допив чай, Двойников произнес со вздохом что-то вроде «ииээхх!» и зашумел редкими ударами сапог к окну на улицу.
– Стало быть, Мария Аркадьевна, вы выходите к нему и проведете его в гостиную, тогда он отрезан. Я выйду из кабинета.
– Товарищ Калашников, скажите, вы убеждены, что это предатель?
– Да. А что?
– Я боюсь, вдруг ошибка, это ужасно.
– Какая вы чудачка, Мария Аркадьевна. Он предал товарищей, послал их на виселицу.
– Нет, я знаю… убить надо.
В дверь с черного хода раздался несильный стук. Беневская и Калашников вздрогнули.
– Он? Не может быть, рано, – проговорил Калашников и бросился в коридор. Беневская видела он держится за карман. Знала – в кармане финский нож.
Кто-то вошел с черного хода. – Вот шаталомный, – услыхала Беневская голос и смех Назарова.
– Опоздал, чорт возьми, города не знаешь, извозчик дуралей попался, – говорил Моисеенко.
– Все в порядке, товарищ Моисеенко, – сказал Калашников.
Двойников тихо свистнул у окна. Все насторожились.
С противоположной стороны улицы, спрятав голову в воротник, согнувшись, быстро шел Татаров.
Беневская подошла к зеркалу и почему-то быстрым женским движением поправила волосы. Оторвавшись от рукописи, Савинков прислушался к свисту, ждал звонка. «Сейчас должен позвонить». Но звонка не раздавалось.
Назаров пристыл к стеклу во двор, походя на кошку: – прямо против окна стоял Татаров, о чем-то спрашивая дворника. Назаров не сообразил, Татаров мотнул дворнику и очень быстро пошел к калитке.
Все замерев, ждали звонка. Назаров кошкой прыгнул с табуретки, бросившись в гостиную.
– Уходит! – закричал он. – Что же вы рты то поразевали!
За Назаровым бросились все к окнам и увидели удалявшегося Татарова.
– уууу – гад… – пробормотал Назаров. Калашников стоял растерянный. Беневская странно смотрела на всех. Она была несчастна. На шум вошел Савинков.
– Ушел? – проговорил он. – Теперь всех провалит. Надо сейчас же бросать квартиру.