Шрифт:
До конечной остановки остался один длиннющий перегон, за который я успевал обычно прочитать страниц семь. Вагон опустел на предыдущей станции. Остались лишь мы вдвоем.
Она решительно поднялась и нахально села рядом со мной.
– Как вам книжка? Нравится? – она спросила это, глядя на меня в упор, прищурясь.
– Нравится, – ответил я, – Местами.
– Какими местами?
– Понятными.
– А что тут непонятного?
– Их привычки… Не люблю чужих привычек.
Она усмехнулась.
– Откуда у вас этот том?
– Купил.
– Где купил?
– На развале.
– У Большого?
– У Большого.
– Когда?
– С неделю назад.
– Серенький такой типчик продал? Да?
– Не запомнил. Невзрачный какой-то. Но цвет не запомнил – может быть, серенький, может быть, красненький, а может и голубенький. Сейчас все может быть, особенно, у Большого. А что?
– Это мой брат. Он книжками там торгует по праздникам. А в будни таскается с ними на Арбат. Он – серенький. И не голубенький. Немножко красненький. Это от нищеты духовной.
– Зачем вы меня об этом спросили?
– Это моя книга. Я ее узнала. Посмотрите, на десятой странице в уголке поставлен восклицательный знак. Я так свои книжки мечу.
– Вы – Паня? – я вдруг заволновался, быстро заглянув на десятую страничку и тут же обнаружив незамеченный мною раньше восклицательный знак.
– Нашли записку?
– Нашел. А вы меня что, выслеживали, Паня? Хорошо хоть живы, слава богу! А то я уж думал…
– Вы болтун!
– Почему болтун?
– Потому что в четырех коротких фразах задали сразу несколько вопросов. Это свойство болтуна.
– Ну, спасибо! Уважили.
– Ага.
– Ну так вы Паня?
– Ни в коей мере. Я – Панина дочь.
– А Паня? Она жива?
– А что с ней сделается? Такие закладки как в этой книжке у нас еще в пяти, не меньше.
– Так это у нее такая привычка? Прощаться и никого не винить?
– Она дура. Образованная старая дура. Неудавшаяся поэтесса. Ни одной книжки не издано.
– А вы кто?
– Я ее дочь, и поэтому согласно генетике тоже дура.
– А меня зовут Антон.
– Энтони? Как героя Грэма Грина?
– Почти. Но он Энтони, а я всего лишь Антон.
– Ответить на другие вопросы?
– Сначала имя.
– Эдит.
– Что?
– Эдит. А вы думали, я вам сказала – «иди ты»? – она зло рассмеялась и прищурилась.
– Так и подумал.
– Это меня Паня так назвала. Разве может умная мать в СССР живого ребенка Эдитой назвать?
– А певица?
– Ее не у нас назвали. У нас она только пела…и поет… Так отвечать на остальные вопросы?
– Валяйте.
– Я вас не выслеживала. Сидите, читаете книгу, мою, заметьте, книгу. Я вспомнила, там была Панина закладка. Вот и подсела. А вы что подумали?
– Что вы меня клеите.
– Вы себя в зеркало давно видели?
– Давно. Лет пятнадцать назад.
– Пятнадцать лет назад я и сама еще в зеркало гляделась. Ничего была…
– Вы и сейчас ничего.
– Вот сейчас, подозреваю, именно что «ничего». Отвечаю еще на один вопрос – Бога нет.
– То есть?
– Вы сказали: «хорошо хоть живы, слава богу!» А бога нет и никогда не было.
– Вы убеждены?
– А вы что сомневаетесь? Вы дурак?
– Мда… Однако… Слушайте, вы-то сами нормальные?
– Мы-то как раз очень даже. Вы где работаете?
– Я?
– Вы что, еще и тупой?
– Вообще-то да. Я – курьер.
– Надеюсь, не наркокурьер?
– Надейтесь.
– Так есть бог или нет? Если он есть, то почему вы, человек с недурным образованием…это у вас на лице написано в виде постоянной растерянности… работаете мальчиком на посылках? Вы в психушке лежали?
– Пока нет. Но как только приедем на конечную станцию, сразу обращусь к врачу. Вы на меня волшебно действуете.
Машинист в далеком своем первом вагоне как будто только и ждал этих слов. Поезд резко набрал скорость и тут же стал тормозить на светлой, белого искусственного мрамора станции.
Я поднялся и захлопнул книжку прямо перед носом Эдит. Она криво ухмыльнулась и тоже поднялась. Мы одновременно вышли на пустую гулкую станцию без единого пассажира. Из далекого вагона в самом конце состава вышла какая-то парочка и быстро побежала по лестнице наверх.