Почти каждую ночь, пока семейство Тиреллов гостило в Солнечном Копье, Мартелл навещал покои Лораса, давая ему жизненные наставления и охотно посвящая во все нюансы любовных игр и эротических удовольствий. Лорасу нравилось, что его учитель оставался с ним почти до утра, а не сбегал, как горе-любовник, насладившись его молодым телом.

— Ты не пробовал спать с женщиной? — мягко спросил Оберин в последнюю ночь перед отъездом Лораса на родину.

— Нет. Хотя возможностей было предостаточно.

— Разве знатному роду Тиреллов не нужны наследники?

— Я самый младший из сыновей* так что…

— Моя Эллария могла бы скрасить наше общество. Быть с женщиной — не меньшее наслаждение, чем быть с мужчиной. Еще большее удовольствие — делить эту страсть на троих.

— Не знаю… Вряд ли… Будь на то моя воля я бы не стал делиться тобой с кем-либо, — честно ответил юноша, твердо посмотрев мужчине в глаза. — Хочу, чтобы эта ночь была только моей.

— Понимаю, — выдохнул Оберин, награждая молодого любовника прощальным поцелуем.

— Жаль, что я не могу остаться, — обронил Лорас, когда Мартелл засобирался к себе. — Здесь абсолютно другие нравы, а в Вестеросе меня будут считать мужеложцем и грешником.

— Будь таким, каков ты есть, сир Лорас, и не верь в покаяние. Оно не для таких, как мы, да и я в нем не нуждаюсь.

Когда Тиреллам пришло время уезжать, Оберин лично проводил всадников до городских ворот. На него, с легким флёром сожаления, смотрел уже совсем другой юноша: более опытный, мудрый, искушенный, возмужавший.

— Умело используй то, чему я тебя обучил, — напутственно пожелал Оберин, кладя ладонь на серебряный наплечник, — помни, малыш, в любви и на войне…

***

Пять лет спустя.

Находясь среди почетных гостей королевской свадьбы, Оберин Мартелл искренне наслаждался изысканным вином, разнообразными яствами и обществом неизменной любовницы, кормившей его с рук самыми лакомыми кусочками.

Сама свадьба и окружавшие его вельможи мало интересовали принца из Дорна. Разве только молодой и статный наследник Хайгардена, без стеснения перехвативший его пристальный взгляд.

Лорас Тирелл улыбнулся и ответил легким поклоном на почти мимолетное приветствие Оберина, продолжая с ним зрительный контакт. Словно никого рядом нет, Мартелл игриво стал вовлекать сира Лораса во флирт, а тот, с навыком искусной куртизанки, смело на него отвечал.

В их обоюдных взглядах и жестах сквозило неприкрытое желание. Предвкушение возможной скорой встречи. Обещание жаркого, греховного, но такого томительно-сладкого удовольствия. Оберин мягко насаживался ртом на пальцы Элларии, но его хищный взгляд был по-прежнему прикован к губам и языку Лораса, игравшими сочной виноградиной, соблазнительно дразня.

Принц был доволен происходящим. За его дьявольской улыбкой скрывался целый букет эмоций, в том числе гордость за своего ученика, отлично усвоившего один из его многочисленных уроков и с завидным мастерством применявшего накопленный опыт на нем самом. Седьмое пекло, он, кажется, соскучился по этому распустившемуся бутону.

__________

* По серии книг Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени» Лорас являлся третьим сыном лорда Мейса.

========== Je t’aime (Bourboncest,Versailles) ==========

— Нам так редко выпадает возможность побыть наедине, — тихо молвит Людовик, любуясь окрестностями Версаля с небольшой лесной поляны.

— Твой дворец, он прекрасен! — с восхищением произносит Филипп, стоя поодаль от старшего брата.

— Он так же и твой по праву, брат, — выдыхает Людовик, не оглядываясь. Потому что боится оглянуться и перейти эту запретную черту. Потому что жаждет ее пересечь и опасается последствий.

Будь он обыкновенным человеком, знатным вельможей или простолюдином, он бы и вполовину так не боялся. Но он — монарх, король Франции, родной брат, в жилах которого течет та же кровь, что и в жилах Филиппа.

— Я боюсь, брат мой, — слова откровения проскальзывают вместе с выдохом, за что Людовик мысленно себя корит, больно прикусив губу.

— Чего, Луи? — обеспокоенный голос звучит совсем близко, опаляя скулу теплом дыхания. — Тебе нечего опасаться, ты же король.

— Ты ошибаешься, ch'erie, — с намеком на улыбку возражает Людовик, тогда как в глазах плещется вселенская печаль и безысходность. — Я страшусь своих действий, слов, а мыслей тем паче. Боюсь трагических событий, над которыми я не властен, лишь потому, что так угодно Богу.