Весь день шло совещание смысленых киевлян; было ясно, что город находится накануне больших потрясений, и каков будет их исход, никто сказать не мог. Но ясно было и другое: надо было спасать свои домы, богатства, земли от волнующихся смердов, ремесленников, городской голи.

Именно смысленые люди настояли на том, чтобы князь выслал к Мономаху митрополита Николая, к которому с уважением относился переяславский князь, и Всеволодову вдову, его мачеху — Анну, которую он чтил и слушал.

Едва Мономах в ладье переправился на правый берег Днепра, как от города к нему двинулось посольство. Впереди шёл митрополит с епископами и игуменами, следом — княгиня Анна со своими людьми, за ними видные киевские бояре.

И митрополит и княгиня просили Владимира и князей не начинать войны, не губить Русской земли, не радовать половцев, которые не преминут воспользоваться новой княжеской которой и придут в Русь. И ещё митрополит и Анна рассказали Владимиру про то, как бегают по городу взбудораженные холопы, и все большие люди находятся в большом страхе и смятении. Сегодня надо думать не только о своих обидах и счётах, но и о всей Русской земле, которую завещали им деды и прадеды.

Мономах слушал митрополита и мачеху, и в памяти у него вновь всплывали страшные дни 1068 года, когда разнузданная голь на несколько дней захватила Киев и громила домы богатых людей. Рушился богом установленный порядок, каждый холоп стремился стать господином, а прирождённые властелины спасались бегством по пригородным дорогам. Нет, до этого он не допустит никогда, пусть даже ему придётся примириться со Святополком. Перед ним вставала страшная картина народного неустройства, которая пугала его больше, чем любой самый неистовый половецкий набег.

Потом они остались вдвоём с княгиней, и она снова и снова уговаривала его не идти на Киев, не ввергаться в начавшуюся в городе смуту, а у лих своих сил хватит, чтобы вновь загнать челядь во дворы и утихомирить голь, Святополк же выполнит всё, что ему скажут князья-союзники.

Кажется, Киев был для него совсем рядом. Вот он лежит перед пим, почти беззащитный, тревожа душу куполами своих храмов, торжественный и прекрасный, матерь городов русских, одно прикосновение к которому вливает в душу крепость и силу, власть и гордость, а обладание им возвышает бесконечно в сонме властелинов земли. И кто может соперничать с владыкой Киева? Может быть, только византийский император! И ныне никто не смог бы ему помешать занять киевский стол — Святославичи с ним в союзе, Давыд залёг на Волыни, ничтожный Святополк никому не нужен. Но в эти расчёты вторгались новые неведомые силы — киевские низы, и пренебрегать этим было нельзя. К тому же Святополк уйдёт в изгнание, и кто знает, с чем и когда он вернётся.

И Владимир согласился со словами Анны. Теперь вновь начались ссылки послами, и Святополку был дан наказ: «Это Давыдова сколота [25] , так ты иди, Святополк» на Давида и либо захвати, либо прогони его».

На этом двоюродные братья целовали крест.

К этому времени стало известно, что Давыд захватил Теребовль и иные владения Василька Ростиславича, а самого его держит у себя во Владимире под стражей в том доме, куда посадил его вначале. Теперь становилось ясно, что захват Василька и его ослепление — это дело рук Давыда Игоревича, за которым едва ли не стояли греки или ляхи, которым весьма досаждал неуёмный Василько.

Киевская дружина во главе со Святополком двинулась на Волынь. Вслед за Святополком туда же направился и Владимир Мономах, не доверявший киевскому князю. Олег и Давыд Святославичи возвратились в свои города.

Братья послали к Давыду Игоревичу послов и потребовали, чтобы он немедля вернул Васильку захваченный Теребовль и оставался сидеть во Владимире, как это было договорено на Любечском съезде.

Ответ с Волыни был неожиданным: к князьям пришёл посол от самого Василька — его дружинник Кульмей и сказал, что Василько с Давидом помирились, что вначале Давыд никак не хотел возвращать Теребовль Васильку и предлагал ему другие города — и Всеволож, и Шеполь, и Перемышль, по в конце концов уступил, и теперь уже сам Василько просит князей возвратиться домой и не проливать зря кровь, а они с Давидом сами разберутся в своих владениях.

Шёл декабрь 1097 года. Тепло давно кончилось, и пролизывающие ледяные ветры дули с востока, из придонских степей. Путь до Волыни был далёк и труден в эту зимнюю пору, и Святополк с Владимиром решили повернуть назад.

Сколько раз потом Мономах, клял себя за это решение. Ведь ещё при Всеволоде Давыд без конца хитрил, обманывал, коварством стремился захватить земли соседей, жаловался на них, и вот Мономах оставил его один на один с Ростиславичами. Надо было дойти до Волыни, разместить там часть своей дружины, утвердить порядок владения столами…

Зиму 1097/98 года Мономах провёл в Переяславле, и именно в это время на юго-западной русской границе началась новая страшная междоусобица, которая, казалось, перечеркнула все обнадёживающие результаты Любечского съезда. В неё оказались втянутыми все волынские князья, Святополк киевский, венгры, ляхи, половцы.

До Переяславля, Чернигова, Северы, Мурома, Новгорода лишь доходили раскаты этого отдалённого грома, этой грозы, в которой гибли люди, лишались жизни князья, рушились столы, и вмешаться в эту котору, остановить её не было сил даже у Мономаха.

Святополк двинулся на Волынь лишь в 1099 году. К этому времени там разразилась большая война. Давыд Игоревич, хотя и освободил Василька, но отказался вопреки договору с князьями возвратить ему захваченный Теребовль и другие города и говорил, что Василько сам добровольно отдал ему свою волость.

Весной Давыд отправился занимать города теребовльского князя, но на самую пасху 1098 года ему навстречу к Бужску вышел брат Василька — Володарь Ростиславич. Давыд затворился в Бужске, и Володарь потребовал у него выдачи брата.