Олег поднялся, сбросил с плеч овчину, взял крест и поцеловал его в знак примирения и согласия на все условия Мстислава. Отказаться от мира означало бы, что ему надо было опять скитаться, бороться, собирать людей, воевать, жечь и убивать, а ему шёл уже пятый десяток, и дети его становились взрослыми, и голова седела всё больше после каждого взятого города и каждого сражения.

Владимир Мономах ждал гостей на парадном дворе Любечского замка. Ему только что сказали, что в город въехал великий князь Святополк Изяславич и теперь неторопливо подвигается к Замковой горе.

Мономах в окружении своих старых бояр, в сопровождении дружинников неторопливо же сошёл с сеней и встал около крыльца, улыбаясь, слушая неторопливый говор людей, наблюдая обычную в этих случаях взволнованную суету.

Ещё совсем недавно казалось, что эта встреча всех видных князей Русской земли, договорённая ещё после сокрушения Олега под Стародубом и ещё раз подтверждённая после его бегства из Рязани, не состоится. Тогда Святополк и Мономах предложили князьям Киев, и кажется, это не вызывало разногласий, но теперь, к осени 1097 года, выявилось, что в Киев не хочет ехать никто. Первым отказался Олег, сказав, что опасается оказаться полностью в руках своих бывших противников и что количество дружинников, приведённых с собой князьями, должно быть равным. Выразил нежелание ехать в Киев и Василько Ростиславич, который не раз был там унижен старшими князьями. Заодно с Олегом отказались и его братья Давыд и Ярослав.

Тогда Мономах предложил Любеч — свой замок, в котором он не жил уже долгие годы, но который исправно, как и было наказано князем, содержал его огнищанин. Владимировы гонцы сказали князьям, что Любеч место укреплённое и безопасное в случае, если бы половцы захотели захватить князей, что в замке, в княжеском дворце могут все хорошо разместиться вместе со своими боярами, там хватит на многих людей и ествы, и питья, и он примет их как добрый и радушный хозяин, а порукой в их безопасности будет его княжеское слово и его честь.

Князья согласились. И стало ясно, что не страх перед киевлянами, никакие другие причины, а единственно нежелание признавать киевского князя, как прежде, над собой старшим, великим князем, руководило их отказом. Ни Ростиславичи, ни Святославичи не хотели более зависеть от Киева, но отказаться от княжеского съезда они боялись — за спиной Святополка стоял Мономах, а союз Киева и Переяславля был неодолим.

На съезд в Любеч съезжались, кроме киевского князя, Олег Святославич, его брат Давыд, Василько Ростиславич и Давыд Игоревич с Волыни.

Каждый из них ехал в Любеч со своими надеждами, жалобами, упрёками, каждый мечтал сокрушить своих соперников в борьбе за столы, поживиться за счёт соседа, отомстить обидчикам.

Волынские князья ехали порознь.

Давыд Игоревич постоянно ждал, что Василько и Володарь Ростиславичи, пользуясь тем, что ослабла державная рука Киева, а Святополка и Мономаха постоянно теснят половцы, прогонят его из Владимира-Волынского, заставят вновь скитаться меж волостями без стола, Василько же едва терпел присутствие во Владимире-Волынском Давыда Игоревича.

В последние годы Василько Ростиславич, сидя в своём Теребовле, сумел создать там сильное войско; он привлёк к себе торков и берендеев, ходил с ними на Польшу, отнял у ляхов многие их города. Говорили, что вместе с Тугорканом, когда тот был ещё жив, он несколько раз ходил за Дунай и разорял византийские земли и вместе с половцами же совершил набег на венгерские земли.

Незадолго до Любечского съезда Василько витийствовал в своём теребовльском дворце. Захмелев во время обеда, он говорил о том, что скоро вместе с половцами, печенегами, торками и берендеями завоюет Польшу, отомстит за все выходы на Русь Болеславов I и II, за все разорения, которые учинили ляхи в русских землях. «Потом, — рек Василько, — пойду на Дунай, на землю греков, переселю болгар в свои земли, и уже потом, объединив земли Польши, Болгарии и Волыни, нанесу окончательный удар по половецкой степи».

Люди слушали запальчивые речи Василька, потом несли их во Владимир-Волынский к Давыду Игоревичу. Тот бледнел от ярости и страха, потому что Василько действительно был князь смелый и предприимчивый. Его уже боялись и ляхи и греки и много дали бы золота за его светло-русую голову.

Доходили речи Василька и до Константинополя, до двора Комнинов, Они вызывали там беспокойство. Василько своими непредвиденными военными походами, постоянной готовностью к противоборству с соседями, громкими угрозами, поисками степных союзников вторгался в хитроумные расчёты византийских политиков, путал их расчёты. И из Константинополя ехали во Владимир-Волынский к Давыду Игоревичу, отяжелённые золотом, дорогими подарками льстивые послы, уговаривали волынского князя унять Ростиславичей, особенно теребовльского князя.

Олег хотел восстановить в Любече свою попранную честь, вернуть себе Чернигов, а брату Давыду Смоленск.

Святополк видел, что его власть над всей Русской землёй тает, как утренний туман над тёмной днепровской гладью. Он и боялся князей, и хотел их по-прежнему заставить служить Киеву, ж оглядывался беспрестанно на Мономаха. Именно в надежде вновь укрепить свою власть над Русской землёй торопился Святополк в Любеч; и пусть князья соберутся не в Киеве, он стерпит и это, главное, чтобы было всё как при отце — князе Изяславе.