Ведь дядьку Петьку тоже можно было понять. Делая из щенка охотничью собаку, он вложил в него много сил и уже предвкушал наслаждение от удачной охоты. А удачу должен был принести именно Рекс, так дядька назвал подрастающего пса. Но, как говорят охотники, произошла осечка. Гордо выйдя первый раз с ним на охоту, он отстегнув поводок, пустил Рекса по следу, и Рекс пошёл, но больше не вернулся. Видимо по-спартански воспитывая щенка, дядька перегнул палку. Он, не учтя его гордого своенравного характера, забыл о любви и ласке, которыми тот был обделён, оторванный от своей матери. Видно терпя обиды от дядьки, пёс вспоминал, с какой любовью к нему относились прежде, и у него возник план побега, который, он найдя возможность сразу реализовал. Но как пёс, принесённый в мешке отцом и унесённый таким же способом дядькой Петькой из дому, нашёл нас и какие приключения при этом перенёс – это до сих пор остаётся тайной.

Вскоре отец смастерил для Женьки будку, ведь у нас в доме появился сторож, а он должен иметь свой угол. Будка была выполнена по всем законам архитектуры. Сделанная из широкой доски, утеплённая и крытая рубероидом, с деревянным, поднятым от сырости над землёй полом, она выглядела настоящим домом. Затем по всему двору была натянута и закреплена проволока. Вот на неё и был посажен мой Женька. Мне было его жалко. И я не упускал возможности снять нашего охранника с цепи, для того чтобы с ним прогуляться. Эти случаи происходили на столько часто, что его жизнь превратилась в сплошную прогулку. Родители, видя, что пёс никуда не убегает и бдя службу, не нарушает устоявшуюся в хозяйстве гармонию, уже привыкли к мирно лежащему, но по первому зову бегущему на помощь, Женьке. Да и сидящий на привязи, пёс делал такую жалкую морду, обиженного, всеми забытого и брошенного существа, что сердце ни у кого не выдерживало и руки сами тянулись к ошейнику, чтобы его отпустить. Так каждый из нас двоих реализовывал свой план, в который входила не просто свобода, а полная свобода. Постепенно мы добились своего.

Даже отец, привыкший видеть Женьку свободно да мирно лежащим и прищуренным глазом следящим за обстановкой, однажды увидев пса на привязи, возмущаясь, отпустил его. Того, кто это мог сделать, он так и не нашёл. И так происходило несколько раз.

Но в один день ситуация полностью прояснилась: как то придя на обед, отец снова увидел Женьку, сидящим на привязи. В очередной раз, снимая пса с цепи, он обратил внимание на свободно болтающейся на нём ошейник. Кто мог снова посадить нашего охранника на цепь, так как дома до обеда никого не было, опять осталось загадкой. Но тут неожиданно появившаяся соседка тётя Надя, и со словами: «Да я с вашей собакой чуть сегодня в штаны не наложила!» – поведала ему такую историю.

Вчера, хорошо посидев у нас в гостях, тёть Надя, то ли решив повторить, то ли по делу, не предчувствуя никакой опасности, без предупреждения зашла в наш двор. Женька, видимо потеряв бдительность, задремал на своём любимом месте, в розах, у ворот. И только звонкий голос соседки, крикнувшей: «Хозяин!» – полностью вывел его с этого состояния. Реакция нашего сторожа на её опрометчивый поступок была незамедлительной. Так как тётя Надя успела зайти довольно глубоко во двор, пёс в два прыжка оказался у неё сзади. Неожиданное появление злющего пса, грозящегося порвать её на куски, соседку просто парализовал. При этом он даже отключил у неё дар речи, которым она очень гордилась. Прижимая тётю Надю к забору, пёс, ругая её своим собачьим матом, постепенно вытолкнул нарушительницу границы за пределы двора. То ли чувствуя вину за свою утраченную бдительность, то ли за жёсткий собачий мат, которым он обложил соседку, пёс, сам продев голову в ошейник, сел на цепь и тем самым себя наказал. Таким образом, за содеянные, как ему тогда казалось важные проступки, Женька жертвовал тем, чем так дорожил – свободой.

Шло время. Женька, основательно завоевав наши сердца с неподдельной деловитостью и пунктуальностью, выполнял свои обязанности сторожа, а в наше отсутствие, даже хозяина. Деловито обходя свои владения, он с удовольствием общался с жителями нашего хозяйства и все, независимо от рода, звания, вероисповедания да взглядов на окружающий мир, его уважали. Кота Барсика, который заигрывая с ним, постоянно лез к нему целоваться, а иногда, наглея, забирался на него поспать, он уважительно–мягко с себя скидывал, как бы говоря: «Тут столько дел, так что извини, не до тебя». Когда же кот окончательно наглел или совершал по мнению пса недопустимый поступок, он его загонял на столб, и по два–три часа не давал с него слазить, тем самым подчёркивая, кто в доме хозяин. Уток Женька приглашал в сарай на ночлег, мягко подталкивая каждую своим носом в зад, как бы пересчитывая и говоря: «Что же вы такие нерасторопные да бестолковые». Курятник тоже не был обделён вниманием: там он зачастую разгонял петушиные бои. Но основной головной болью у него были кролики, которых отец разводил в большом количестве и которые постоянно пытались, делая подкопы, вырваться на волю. Найдя подкоп, Женька тут же приводил меня или отца к месту происшествия. Он, высунув язык и деловито крутясь вокруг, помогал нам восстанавливать порядок, всем своим поведением подчеркивая, что не зря ест хлеб насущный. Одним словом, как психолог, где кнутом, а где пряником, Женька поддерживал дисциплину, которая создавала иллюзию полной гармонии в нашем хозяйстве.

На самом же деле Женькино нутро рвалось на просторы полей, лесов и виноградников. Внимательно следя за каждым моим шагом, Женька мог безошибочно определить, куда я собрался идти. Если мои затянувшиеся сборы и атрибуты подготовки подтверждали, что я собираюсь на охоту, Женькиной радости не было предела. Так как это представляло тогда большую тайну, пёс с трудом старался сдерживаться и всем своим видом изображал, что ничего особенного не происходит. Он озабоченно начинал делать обход своих владений. Это было для него поводом, как бы между прочим понаблюдать за мной. После тайных сборов я, оставив слегка приоткрытой калитку, так же тайно исчезал. Что являлось для пса сигналом к действию. Женька для отвода глаз, нетерпеливо посматривая по сторонам, прохаживался по двору и, соблюдая конспирацию, тенью проскальзывал в оставленную мной щель в калитке. Через несколько минут мы уже были вдвоём. Мне можно было и не ждать собаку в условленном месте, так как Женька мог найти меня везде. Но я обычно его с нетерпением ждал, чем подчёркивал своё уважение к другу, и он это понимая ценил, платя мне тем же.

Найдя меня на нашей поляне, Женька начинал носиться, как угорелый, делая широкие круги. Он, как смерч, летал вокруг, буреломом ломая кусты, и со стороны можно было подумать, что у пса «сорвало крышу». Но это было не просто выражение его накопившихся эмоций или погоня за бабочками да птичками, это было большее. Пёс, знавший о данном моём увлечении не понаслышке, разминался. Иногда проносясь в нескольких сантиметрах от меня, он демонстрировал мне свои возможности. Его разминка продолжалось пока я, достав оружие, заканчивал свою подготовку к охоте. Увидев, что я завершил сборы, Женька подбегал и, глядя мне в глаза, выпрашивал оценку его готовности. Если я, теребя загривок пса, говорил: «Молодец!» Он преображался. Поведение моего друга становилось деловито – сдержанным, ведь он шёл со мной на охоту, а это дело серьёзное.

Дальше каждый из нас выполнял свои обязанности. Пёс, бегая кругами и глубоко сопя, искал след, я полностью полагаясь на него, мог, любуясь окружающим миром, наслаждаться жизнью. Мы не жаждали крови. Охота для нас была атрибутом единения. Она, укреплённая тайной, вырабатывала адреналин и усиливала нашу ответственность друг перед другом. Зачастую, не сделав ни одного выстрела, без добычи, уставшие и голодные, мы шли домой довольные проведённым вместе временем. Природа нас манила своей гармонией и искренностью, в которой существовали свои законы, где нет суеты и подлости, где происходит единение душ, а не единение сословий. Ведь мы не играли с природой, а жили ею.