Таким образом, члены комиссий могли иметь лишь совещательный голос, то есть обсуждать проекты законов, а вся законодательная инициатива и утверждение законов должны были принадлежать исключительно Верховной власти. «Император Александр II, – писал генерал Н. А. Епанчин, – сознавал, что необходимо устроить так, чтобы голос народа доходил до Царя не через посредство бюрократии, и решил образовать при Государственном Совете особое присутствие из сведущих лиц и земских деятелей; заключения этого присутствия представлялись в Государственный Совет, и с его мнением восходили к Монарху. Это положение Император Александр II подписал утром 1 марта 1881 г., а в тот же день в 3 ч. 30 м. дня его не стало» {464} .

Несмотря на расплывчатость и «сырость», этот проект был шагом положительным, ибо он создавал предпосылки для создания форм народного представительства, не только не покушавшегося на самодержавные права Монарха, но наоборот призванного помогать ему. Тем самым прорубалось окно в душном забюрократизированном мире, в котором жил Самодержец. Этот мир не давал ему полноты картины состояния дел в обществе и стране, отделял его от народа.

Злодейское убийство Александра II положило конец этому проекту. Принято считать, что новый Император Александр III был убеждённый «реакционер», а потому проект Лорис-Меликова был сразу им отвергнут и всё вернулось к «абсолютизму». Это представление в корне неверно. Александр III в своих воззрениях шёл дальше Лорис-Меликова. Он был сторонником созыва Земского Собора, основанного на «старорусских началах». Впервые подобную идею высказал славянофил С. Д. Голохвастов в своём письме к К. П. Победоносцеву. Последний передал письмо Цесаревичу Александру Александровичу, а тот Императору Александру II, который поставил на проекте резолюцию: «Прочёл ‹…› с любопытством и нашёл много справедливого» {465} . Идея Земского Собора продолжала занимать Александра Александровича и в дальнейшем, о чём он не раз говорил с графом Н. П. Игнатьевым. Тот привлёк к работе профессора Д. Я. Самоквасова, и под руководством Цесаревича было выработано положение о Земском Соборе. Н. А. Епанчин подчёркивал: «Цесаревич предпринял это важное дело не под влиянием своих сотрудников, но по своему глубокому убеждению в необходимости создания таких условий, при которых Царь мог узнавать о нуждах его подданных через людей, знакомых с местными делами, и чтобы об этих нуждах Царь узнавал не по единоличным докладам министров, не через чиновников, а через свободное обсуждение выборных от народа людей» {466} . Подпись Цесаревича Александра Александровича стояла под проектом Лорис-Меликова, подписанного Государем, хотя с самим проектом Цесаревич был не согласен, так как Лорис-Меликов предлагал сделать ставку только на земское и городское представительство, а именно из их среды выходила большая часть террористов и агитаторов.

Однако, по верному определению того же Епанчина: «В обществе также осознавали, что нужно изменить порядок направления государственных дел, но большинство видело весь вред только в отсутствии конституции в западноевропейском духе; в таком направлении шла пропаганда – революционные силы открыто требовали конституции» {467} .

Когда граф С. Г. Строганов предупреждал в докладе, что проект Лориса «прямо ведет к конституции», Александр III заметил: «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции» {468} . Однако 8 марта 1881 г., на заседании Совета министров, когда шло обсуждение в определении дальнейшего курса, Царь не высказал своего прямого отношения ни к проекту Лорис-Меликова, ни вообще к идее земского и городского представительства. Он оказался под давлением справа и слева. В основном мнения делились: либо всё запретить, либо продолжать двигаться по пути, предложенному Лорис-Меликовым, сырой и невнятный проект которого не нравился Александру III. При этом и «охранители», и «реформаторы» пугали Царя всяческими бедами, если не будет принят именно предлагаемый ими вариант развития событий. Александр III в конце концов склонился к твердой линии, результатом которой стал знаменитый манифест, в котором говорилось «о незыблемости Самодержавия». Царь совершенно справедливо посчитал, что в стране, охваченной смутой, невозможно заниматься судьбоносными реформами. Страну надо было сначала успокоить, а смуту усмирить. Эту же мысль высказал и К. П. Победоносцев: «В такое ужасное время, Государь, надобно думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносили бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать!» {469}

Самодержец Александр III – действовал: смута была усмирена. Но необходимость совещательного народного представительства не отпала. Не случайно Александр III вернулся к ней через год, когда министр внутренних граф Игнатьев подал ему записку о необходимости созыва Земского Собора одновременно с коронацией Царя. Авторами «Записки» были славянофилы П. Д. Голохвастов и И. С. Аксаков {470} . Мысль эта вновь ужаснула К. П. Победоносцева, который писал Александру III: «Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия гр. Игнатьева была ещё нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы Земского Собора. Что сталось бы, какая вышла бы смута, когда бы собрались в Москве для обсуждения неведомо чего расписанные им представители народов и инородцев Империи, объемлющей Вселенную?» {471} Царь проект Игнатьева отклонил, хотя в принципе и выразил свое одобрение самой идеи. Опять-таки Государя можно понять: в словах Победоносцева было много верного, да и момент для созыва Собора вряд ли был подходящим. Но не вызывает сомнения, что вновь была упущена возможность создать представительный орган на русских традиционных началах по инициативе Самодержавной власти. В результате в обществе все больше набирало силу представление, что власть не хочет идти на создание никаких представительных органов, а значит, они должны быть созданы силой и по западному образцу. Александр III скончался, так и не подойдя даже к проектам представительской реформы, невольно заложив тем самым бомбу, которая взорвалась в 1905 г. при Николае II. Славянофил генерал А. А. Киреев считал: «Александра II убили. Понятно, что Александр III должен был подтянуть поводья, остановить ход России. Но вместо того, чтобы через 2, 3, ну, 4 года повести Россию по славянофильскому либеральному пути, А.[лександр] III продолжал затягивать поводья, давал машине задний ход. Его авторитет был еще довольно велик для того, чтобы государственное здание еще держалось, фасад стоял. Но с его смертью авторитет погиб в противоречиях внешней и в особенности внутренней политики, нужно было стать добровольно на путь реформ в славянофильском духе, вышло обратное – испуг – западная конституция» {472} {473} .

Одновременно революционные идеи становились популярными в умах многих представителей общества. Дошло до того, что террористов-убийц начинали почитать за мучеников, борцов «за лучшую долю». Происходила подмена духовных ценностей, в России набирала силу чуждая, смертельно опасная идеология. В этих условиях власть не смогла противопоставить этой идеологии мощную преграду. Власть не считала нужным пропагандировать самою себя, полагая, что, так как идеалам Православия и Самодержавия придерживается большинство русского народа, то против отдельных нигилистов достаточно одних лишь полицейских мер. Однако к концу ХIХ в. одних таких мер было уже недостаточно. Требовались решительные неординарные меры по отвлечению общества от агрессивной чуждой идеологии. Идеологи правительства отвечали лишь запретами. Александр III хорошо чувствовал опасность подобной политики, когда сказал Победоносцеву: «Ты как жгучий мороз, гнить не даешь, но и расти не позволяешь» {474} . По утверждению Витте, Александр III ему жаловался, что «из долголетнего опыта он убедился, что Победоносцев отличный критик, но сам никогда ничего создать не может» {475} .

Нельзя не согласиться с Н. А. Епанчиным: «Нет сомнений, что преобразования Императора Александра III имели бы русский, народный характер, а не западноевропейский, парламентарный. ‹…› Общераспространённое мнение говорит, что Император Александр III обладал твёрдой волей, но не доказывает ли отказ от созыва Земских соборов обратного – недостатка воли? Я убеждён, что нет; это доказывает только то, что один в поле не воин, что напор на Самодержца, не поддержанного мнением народа, так силён, что ему одному не по силам такая борьба. Да, тяжёлая ответственность лежит на совести тех, кто своевременно не поддержал своего Государя и оказал дурную услугу ему, и России, особенно его Преемнику. “Gouvernerc’estprevoir” {476} , а своевременное отсутствие этого предвидения очень затруднило Императора Николая II» {477} .

Отсутствие нужных талантливых людей – это была проблема уже Александра I, который отвечал тем, кто предлагал реформы: «Некем брать!» Александр III говорил примерно то же самое: «Как труден выбор людей! – но затем, как бы разговаривая с самим собой, добавлял: – Но есть люди. Они найдутся» {478} . К сожалению, некоторые из тех, кто «нашёлся» в его царствование, сыграли неприглядную роль на службе у его Сына. Не вызывает сомнений, что команда Александра III была слабее команды Николая II, который после набора опыта государственного управления умел лучше разбираться в людях, чем его отец. В этом отношении забавны попытки некоторых авторов убедить в обратном, ссылаясь на «суровый» характер Александра III, легко отделывавшегося от неугодных министров, в противовес «мягкому» Николаю II, который не мог от них отделаться. Так, например, И. Е. Дронов пишет, что, когда Александр III «узнал о злоупотреблениях своим служебным положением директора Департамента полиции Петра Николаевича Дурново, он начертал лаконичную резолюцию: “Убрать эту свинью в 24 часа”» {479} . При этом же Дронов признает, что «П. Н. Дурново был очень толковый и расторопный деятель, а злоупотребления его носили анекдотический оттенок», но, продолжает далее Дронов, «Александр III предпочёл пожертвовать ценным сотрудником, нежели терпеть беспорядок в работе государственной машины» {480} . Вовсе не очевидно, что Александр III оставлял о П. Н. Дурново подобную резолюцию, приводимые ее источники крайне сомнительны. Но не вызывает сомнений, что И. Е. Дронову такие действия Александра III, подлинные или мнимые, весьма импонируют. Безусловно, сказывается уважительное отношение автора к Сталину и его методам. Поэтому он ставит в упрек Николаю II, что тот терпел вокруг себя людей, которых лично не любил, но считал полезными для дела. Между тем любому непредвзятому человеку совершенно ясно, что кадровая политика Николая II была гораздо более дальновидной и вдумчивой. «Выбросить» не нравившегося чиновника было легко, гораздо труднее было найти ему замену.

Совершенно несостоятельными выглядят утверждения, что Император Александр III ввел в стране суровый режим, державшийся на тюрьмах и виселицах. Александр III, естественно, не был тем «держимордой», каким его изображала лживая либерально-большевистская пропаганда. Не был он и тем «мужицким царём», каким его изображают наши некоторые патриоты. Это был человек с очень тонкой душевной организацией, довольно ранимый, глубоко верующий, европейски образованный. А. Ф. Кони делился своими впечатлениями от встречи с Императором Александром III: «В этих глазах глубоких и почти трогательных, светилась честнейшая душа, испуганная в своём доверии к людям и беспомощная против лжи, к коей сама была неспособна» {481} .