Расспросы продолжались.

— Я бы сделала так снова, — сорвалась Вася, когда ей уже надоело. — Разве не Бог создал всех существ? Почему только мы можем молиться? Сверчки молятся песнями, как мы.

Константин взглянул на нее, но она не смогла прочесть его выражение.

— Наглость! — завопила Анна. — Кощунство!

Вася вскинула голову и молчала, а прут мачехи свистел. Константин мрачно наблюдал. Вася смотрела ему в глаза, отказывалась отводить взгляд.

Анна смотрела на их взгляды, и ее яростное лицо стало еще краснее. Она все силу вложила в удары. Вася не двигалась, прикусывала губу до крови. Но слезы выступали, несмотря на ее старания, и катились по ее щекам.

За Анной сидел Константин и наблюдал без слов.

Вася издала вопль только раз почти в конце, скорее от унижения, чем от боли. А потом все закончилось, и Алеша с белыми губами пошел искать их отца. Петр увидел кровь и белое лицо дочери и схватил Анну за руку.

Вася не сказала отцу или кому — то еще, она ушла, спотыкаясь, хотя брат пытался ее окликнуть, и спряталась в лесу, как раненый зверек. Если она и плакала, слышала только русалка.

— Это научит цене греха, — гордо сказала Анна, когда Петр возмутился из — за ее жестокости. — Лучше научится сейчас, чем сгорит позже, Петр Владимирович.

Константин молчал. Он не говорил того, о чем думал.

Ее раны зажили, и Вася ходила тише, старалась держать язык за зубами. Она все больше времени проводила с лошадьми, подумывала одеться как мальчик и убежать к Саше в монастырь или послать тайного гонца к Ольге.

Алеша, хоть и не сказал ей, начал отмечать, когда она уходит и приходит, чтобы она не оставалась наедине с мачехой.

Все это время Константин осуждал подношения людей — хлеб или медовуху — духам их домашних очагов.

— Отдавайте их Богу, — говорил он. — Забудьте своих демонов, а не то сгорите, — люди слушали. Даже Дуня почти поверила, она ворчала, качала старой головой и убирала символы солнца с фартуков и платков.

Вася не видела этого, она пряталась в лесу или в конюшне. Но домовой сильнее всего сожалел об ее отсутствии, потому что теперь ему оставались лишь крошки.

13

Волки

Осень пришла величавой вспышкой и быстро угасла, став серой. Тишина уходящего года лежала туманом над землями Петра Владимировича, пока отец Константин рисовал все больше икон. Мужчины в деревне сделали для них новый иконостас: святой Петр и святой Павел, Дева и Христос. Люди задерживались у комнаты Константина, смотрели на законченные иконы с восторгом, на их формы и сияющие лица. Константин делал иконостас по одной иконе за раз

— Вашим спасением вы обязаны Богу, — сказал Константин. — Смотрите на Его лицо, и будете спасены, — они никогда не видели таких больших глаз Христа, бледной кожи и тонких длинных рук. Они смотрели, падали на колени и порой плакали.

Они говорили: «Разве домовой не сказка для плохих детей? Простите, батюшка, мы каемся».

Почти никто не оставлял угощения, даже в осеннее равноденствие. Домовой исхудал, ослабел. Вазила стал тонким, потрепанным и диким, солома торчала из его спутанной бороды. Он воровал рожь и ячмень, припасенные для лошадей. Лошади начали топать в загонах, пугаться ветра. В деревне все были раздражены.

* * *

— Это был не я, мальчишка, не лошадь, не кот и не призрак, — рычал Петр на конюха горьким утром. Еще больше ячменя пропало ночью, и Петр был в ярости.

— Я не видел! — кричал мальчик, всхлипывая. — Я бы никогда…

Воздух обжигал утром в ноябре, и земля словно звенела под ногами от холода. Петр стоял нос к носу с юношей и сжимал кулаки от его отрицаний. Раздался стук и вопль боли.

— Больше никогда не воруй у меня, — сказал Петр.

Вася, только прошедшая в дверь конюшни, нахмурилась. Ее отец никогда не срывался. Он даже не бил Анну Ивановну.

«Что с нами?» — Вася скрылась из виду и забралась в сено. Она быстро заметила вазилу, который сжимался, наполовину скрытый в соломе. Она поежилась от его взгляда.

— Зачем ты ешь ячмень? — спросила она, набравшись смелости.

— Потому что не было подношений, — глаза вазилы были жуткими и черными.

— Ты пугаешь лошадей?

— Их настроение — мое настроение.

— Ты очень злишься, да? — прошептала девочка. — Но мой народ не специально. Их запугали. Священник однажды уйдет. Так будет не всегда.

Глаза вазилы мрачно блестели, но Вася, казалось, увидела в них не только гнев, но и печаль.

— Я голоден, — сказал он.

Вася ощутила сочувствие. Она тоже часто была голодна.

— Я могу принести хлеба, — сказала она. — Я не боюсь.

Веки вазилы затрепетали.

— Мне нужно немного, — сказал он. — Хлеба. Яблок.

Вася старалась не думать о том, что отдает часть своей еды. Посреди зимы с едой всегда было плохо, и вскоре ей будет важна каждая крошка, но…

— Я принесу их. Клянусь, — сказала она, глядя в круглые карие глаза демона.