Она резко махнула рукой и случайно сбила со стола чашку, та взлетела, как летающая тарелка, и, сделав в воздухе прощальный пируэт, разбилась вдребезги!

– Ой! – от неожиданности выкрикнула теща. – Я случайно!

Гоги надел пальто и ушел.

Ночь он провел у ребят с курса – студенческая общага сменилась холостяцкой берлогой. Жили весело и беззаботно, и ничего не надо было никому объяснять. Гоги понял, что проехал станцию «беззаботность», а они вышли. Вышли купить яблок и пирожков, поезд уехал, а они остались, молодые и веселые, и не торопились на следующий перрон. Они просто помахали ему вслед без капли сожаления.

Проговорили до утра. Пили, курили и ржали, как кони, молодые и здоровые беззаботные кони.

Под вечер Гоги пришёл домой собрать вещи. Вылет был ночью. На пороге он заметил аккуратно упакованную коробку с сервизом и дорожную сумку.

– Я тебе вещи собрала. Ну и от меня подарки положила. – Таня замялась. – Ты извини маму… она просто устала. Я допишу диссертацию, и мы обязательно полетим вместе, – Таня чувствовала свою вину и не могла скрыть этого. – Ну что я могу поделать? Ну вот, влипла я с этой работой! Ну прости… – Таня обняла Гоги. – Маргоша спит, – шепнула она.

– А диссертация? – улыбнулся Гоги. – Диссертация спит?

Самолет сел легко и грациозно. Грузинские летчики – это настоящие орлы, парящие на стальных крыльях. Теплый, почти весенний воздух, хотя и был конец декабря, обдал лицо Гоги. Всего семнадцать километров – и он дома! Всего каких-то тридцать минут – и он обнимет маму, сестричку и свою крестную Томарико! Они сядут и будут разговаривать. У Гоги сердце наполнялось теплотой и нежностью. Что-то сладкое и томное разливалось у него внутри – наверное, любовь. Он понял, как сильно он соскучился по дому, по кривым извилистым улочкам, по горячему хлебу и крикам соседей во дворе, по солнцу, по небу, по языку.

«Может, мне и не ехать никуда? Здесь меня лимитой никто не обзовет. Здесь мой дом, родные люди. Только вот Маргоша…» – тут же мелькнуло у него в голове. Он вспомнил ее глазки-вишенки, ее каштановые золоченые локоны, ее заливистый смех, липкие маленькие пальчики, когда она сидела у него на коленях и кормила крошечками. Гоги знал, что уйди он, мать Тани никогда не позволит видеться с дочкой. Он отсек все мысли про «остаться» и решил просто наслаждаться этим моментом, этим счастьем пребывания в родном доме.

Гоги свистнул по-мальчишески и запрыгнул в такси. Рот сам собой растянулся в улыбке.

– Комо-Узнадзе! – выдохнул он.

– Великокняжеская! – поправил его таксист и значительно поднял палец. – Я местный!

– Я тоже!

Радостные крики, возгласы «вай-ме» и слезы счастья. Дом – это там, где тебе рады, просто потому, что ты – это ты, не за что-то, а вопреки всему. Радуются твоим успехам, ошибкам, удачам и не… Рады просто, что ты живешь на свете. Такое возможно только в родном доме, и счастье, если он есть. Ты можешь прийти без звонка и приглашения, с пустыми руками и даже без рук, и тебе настежь откроют дверь и сердце, накроют стол и расправят постель.

Манана не видела сына три года. Теперь она смотрела на него и боялась не заметить какую-то новую черточку, какие-то изменения. Она считывала и запоминала. Инга крутилась и хвасталась новой кофточкой – Таня постаралась. «Все-таки Таня молодец», – подумал Гоги.

Манана сокрушалась, что не приехали все вместе, поставила фотку Маргоши на видное место. Пришла Томарико с возгласами и смехом. В кипенно-белое полотенце были завернуты горячие хачапури.

– Вай-ме! Как я могла не испечь их моему крестнику?! Чтоб глаза мои ослепли, если я тебя не откормлю! – она всплеснула руками и запричитала по-грузински.

Гоги только сейчас понял, что ничего не привез Томарико. Он кинулся к сумке и растерялся. Как он хотел хоть чем-то ей угодить, хоть на минутку вызвать ее удивление. Но Томарико ничего и не ждала от Гоги. Он ждала только Его! Своих детей у нее не было, но был крестник – Гоги, единственный и неповторимый. Других детей она крестить отказывалась, даже Ингу.

Манана накрыла на стол и поставила новый чайный сервиз. Она заметила, что чашек только пять, а блюдец шесть, но ничего не сказала – подумала, что разбил ее мальчик чашку по дороге. Ну и Бог с ней. На счастье. А это и есть счастье, когда твои дети сидят за столом с тобой, пьют чай и смеются. Гоги подошел к Томарико, обнял и незаметно положил ей в карман купюру.

Сидели долго, почти до утра. Вышли на балкон. Томарико достала из футляра дамскую трубку. Она курила исключительно трубку и не признавала никаких сигарет-мигарет, – так она выражалась. Прищурив глаз, она запыхтела сизым дымом.

– Ты счастлив, мой мальчик? Хотя можешь не отвечать. Сам не знаешь…

– Сложно все как-то. Я и не думал, что так все сложно, – Гоги вздохнул. – Таня, она хорошая, но что-то не так.

– Знаю, что не так. Не грузинка она. Говорила тебе про Ларису, а ты: Таня, Таня! Одно счастье – Маргоша есть! Сама замуж ее выдам здесь, или я не Томарико!