Раньше я часто мечтал о своей карьере то инженера, то философа, а чаще всего – дипломата (это свойственно всем в моем возрасте). А теперь, когда возможности для карьеры самые широкие, я мечтаю иногда о роли сельского учителя или простого доктора, иногда о спокойной жизни огородника или еще о чем-нибудь подобном. Когда я думаю, куда же поведут меня дальнейшие события, накапливающийся жизненный опыт, – не к желанию ли пойти по Дивеевскому пути? [5] – я говорю [Богу], что я готов пробыть в этих стенах, а потом и в запасном полку столько времени, и даже, если надо, попасть на фронт, на передовые позиции, словом, носить военную форму до тех пор, пока мои взгляды не сформируются окончательно и я не решусь пойти по единственно правильному, последнему пути…

Хочу написать о моем отношении к еде. Вы, наверное, удивлены тем, что я пишу, что нас то хорошо кормят, то плохо. Сейчас я думаю, что хорошо. Сначала, когда мы только что приехали, нас кормили хорошо.

Потом дело пошло, как мне казалось, хуже. Однажды я вспомнил, что раньше писал вам, что „у ребят от хорошего питания развивается жадностъ“; я сообразил, что и со мной случилось то же, что еще немного, и я буду так же постоянно думать и говорить о еде, как Н. в прошлом году. Я стал убеждать себя, что нас кормят хорошо, в этом мне помогли несколько уроков, данные мне Богом.

Я уже писал вам, что потерял ножик после нечестной дележки хлеба, а затем нашел его, когда понял этот случай. Аналогично, когда я хоть немного недобросовестно разделю хлеб, мне достанется нецелая селедка или тарелка с жидким супом. А недавно я снова потерял первый ножик, затем сломалось короткое лезвие у другого – я все это принял к сведению.

Раз в 2 недели, а то и ею дней рота идет в наряд – кто на кухню, кто за дровами, кто в караул или в патруль, кто посыльными штабов. Тогда рота кушает не вся сразу, а кто когда придет, и все едят по-разному. А кое-кто благодаря тому, что на кухне работают свои же ребята, поедят за троих. И вот я однажды, придя с поста, старался поесть получше; и все равно попал на тот стол, куда принесли совсем водянистые щи. Я злился на себя, не хотел понять воли Бога, ушел в караул голодным. Через час ребята с кухни принесли в караульное помещение кастрюли с кашей для „своих“. А я стоял на посту у дверей, видел, как все объедались, а сам не мог сойти с поста. Разозлился еще больше, разгоралась жадность. За ужином я опять пытался поесть получше, долго торчал в столовой, но остался ни с чем, а в карауле мне попало от лейтенанта за отсутствие. Тут я смирился и старался перестать думать о еде, хотя был голоден после плохой еды и стояния на морозе на посту. И вот, когда я совсем примирился со своей судьбой, пришли ребята и пригласили меня в столовую пообедать второй раз. Я, конечно, согласился и благодарил Бога за такой урок.

В другой раз я опять пытался поесть добавочно, а потом вспомнил о предыдущем уроке, махнул рукой и пошел на почту отправлять [вам] золотую бумагу [для елочных игрушек]. Одна тетка, после того как я написал ей адрес на посылке, дала мне сухарей. Я увидел в этом жест Судьбы, так же, как и тогда, когда стоял на посту в пропускной будке, вызывая курсантов к приехавшим родителям, а те угощали меня кое-чем.

Много подобных уроков давал мне Бог, и я все больше и больше приходил к такому выводу: „Не надо слишком заботиться о еде, и [следует] довольствоваться своим законным пайком; а тем более гореть желанием поесть, когда не заслужил этого работой“.

Когда я был патрулем, я мог беспрепятственно ходить по городу. Товарищи приглашали меня после смены пойти на Московский вокзал, а там, притворившись проезжающим красноармейцем, пообедать бесплатно в столовой. Они уже несколько раз делали так беспрепятственно и удачно. Тем не менее я не согласился. Они пошли на вокзал, я в казарму. Б этот день мне подали в столовой полную тарелку супа, а когда я грелся в „Гастрономе“, продавщица угостила меня ломтем хлеба грамм в 300. Вот такие и аналогичные факты воспитывают меня. Я теперь твердо решил довольствоваться своим пайком и не желать большего, а тем более честно делить все за столом. Об этом мне напоминают ножик со сломанным лезвием и ложка, – я когда-то потерял точно такую же.

Я был очень рад съестному в первой посылке, но уже был огорчен баранками в последней; я теперь думаю, что питаюсь много лучше вас.

Другой случай: будучи дежурным по конюшне, я довольно легкомысленно относился к своим обязанностям, редко заходил в конюшню, осматривал город целый день. Внешне все было в порядке, и я сдал дежурство. А через пять дней меня вызвали и сказали мне, что во время моего дежурства пропали седло, сбруя и сумки. Мне пригрозили трибуналом, дали сутки на розыски. Я был совсем подавлен событием. Я сознавал, за что так случилось, и принял меры в смысле раскаяния. Само собой выяснилось, что после моей смены на конюшне произошла кража, а чтобы свалить вину на меня, в книге сдачи и приема дежурства после слов „дежурство сдал Пестов“, „дежурство принял такой-то“ приписали: не хватает того-то. Когда меня повторно вызвали в штаб батальона, я там держался стойко и бодро, отрицал кражу во время моей смены. Теперь кажется, все дело кончилось для меня благополучно.

Вот так, диалектически рассматривая все-все случаи, даже мельчайшие детали, я формирую свое мировоззрение. Куда это ведет меня – не знаю. Я записался в библиотеку – и не знаю, что читать. К светской литературе не лежит душа, научную умышленно отталкиваю, военную изучаю лишь по мере надобности.

Я все больше и больше замыкаюсь в самом себе, становлюсь неразговорчивым и нелюдимым, но отнюдь не падаю духом. Я бодро ожидаю того дня, когда надену гражданское платье и смогу пойти по выбранному мною пути. Пока что я его не выбрал, и потому я должен ждать, и не должен желать скорейшего окончания мною военной службы. Должен чаще говорить – да будет воля Твоя. И по отношению к своим начальникам веду себя так же – пусть они сами за меня решают мою судьбу. Если надо, я готов и быть отчисленным, и быть выпущенным лейтенантом – все должно быть к лучшему. А если, как нам кажется, дело идет к худшему, то мы просто не понимаем смысла события. Простую, примитивную, часто легкомысленно истолковывавшуюся пословицу „Нет худа без добра“ я рассматриваю как выражение величайшей Мудрости. Когда-то Гегель сказал: „Все существующее – разумно“. Не знаю, что он хотел сказать этим, но я бы сказал: „Все случающееся есть указание Бога на наши ошибки и достижения, и потому все разумно“. И все существующее существует с целью дать людям возможность изучить Бога, изучить его волю и научиться правильно жить. На этом я сегодня и кончу.

Еще раз – с Новым годом! Коля».

В условиях необычайного напряжения и изнурения для тела, в обстановке полного одиночества для духа и аморальности среды – грубости и эгоизма, Коля находит в себе силу, чтобы говорить: «все это нужно для меня»; «все в мире целесообразно»; «я готов ждать, готов идти, если это нужно, и на фронт – пока не созреет мой дух для новой жизни».

Немного надо было времени, и Коля осознал, что наука не может быть самоцелью, понял ее суетность, и в его глазах рассеялись красивые миражи, в которые верит громадное большинство человечества. Поняв сердцем, что Бог есть действительно наш Отец и не стоит в нашей жизни где-то вдали от нас, он сразу находит закономерности Его отношения к нам. Он пишет: «Наказание следует немедленно – ив той области, в которой мы согрешили» – и приводит ряд примеров из своего опыта и наблюдений жизни окружающих. Понять сердцем этот закон удавалось лишь немногим христианам. И лишь духовно зрелым бывает под силу отказываться в своих делах от человеческой предприимчивости, от суетливости в заботах о себе, от своей инициативы и всецело вверять свою судьбу и свои дела – большие и малые – Промыслу Самого Бога.