Как сомнамбула он сделал вперёд первый, нерешительный шаг. И так, не слышно — а может и громко — ибо ноги не желали подниматься, предпочитая старческое перетягивание, а в голове стоял звон, — шёл пока наконец-то не заработало зрение, и он не увидел предполагаемую картину: отец Алий, кардинал (судя по всему) Новой Церкви Единого, сидящий спиной к нему за столом, склонившись над бумагами, изредка чёркая в них пером.

По едва уловимому напряжению спины понял, что обнаружен. Голова с выразительным и харизматичным профилем чуть повернулась в сторону, губы в аккуратной русой бороде шевельнулись.

И тут включился звук. Нет, звон остался, но как бы немного отдалился, и сквозь него, будто сквозь толщу воды продавились слова:

— Бригай, это ты?

Бывший «ночной» вспомнил, что так звали секретаря… этого человека.

— Нет, это не он, — едва слышно проскрипел безжизненным голосом. — Это я.

Алий стремительно развернулся одним движением вместе со стулом. Ничего существенно не изменилось в лице — слишком опытным лицемером он был, только слегка дрогнули ноздри да прищурились глаза под широкими бровями. Да две льдины прожгли почище иного огня.

Губы растянулись в широкой улыбке, никак не повлияв на напряжённый, внимательный взгляд.

— Сын мой, я рад тебя видеть.

Вот оно искусство обмана в действии. Чётко различимое без одурманенного разума, отвратительное и красноречивое. Словно сладкая девица у дороги, зовущая на помощь, на деле оказывающаяся чудовищем, пьющим кровь, поедающим мозг и перемалывающем кости, будто семечки сантиметровыми клыками.

— Наслышан, наслышан, какой ты молодец… Уничтожить Бешенного — это поступок, достойный попадания на небеса, на ступень рядом со святыми…

Рот его ритмично открывался, мелькал розовый лживый язык. Зерги равнодушно смотрел в неживые глаза человека, которому… так поверил, что в какой-то момент показалось, будто и для него забрезжило спасение, несмотря на огромный список грехов, ужасных поступков и неправедной жизни… Как он был слеп! Его в который раз использовали и обманули.

Он сделал предпоследний шаг навстречу. В глазах Алия мелькнуло мгновенное подозрение — понимание, но никаким своим колдовским даром он уже не успел воспользоваться, ибо прошло меньше удара сердца, как верный нож вошёл в висок, тут же оборвав жизнь. Даже в такой ситуации мозг убийцы просчитал наличие под сутаной добротной кольчуги — как же, такую «праведную» жизнь нужно беречь всеми доступными способами! — и поэтому вместо столь желанного удара в сердце, он поразил предателя в голову.

Несколько мгновений он смотрел в остекленевшие глаза, пытаясь отыскать в душе хоть толику удовлетворения и облегчения, но там, в кромешной тьме, ничего не шелохнулось, и, наконец отпустив перетянутую кожей рукоять ножа — пусть это будет такая дань с его стороны — отступил назад…

Пришёл в себя он уже внизу, никем не остановленный и не замеченный. Здесь продолжалась размеренная жизнь: обеденная служба будет ещё не скоро, поэтому святые отцы неспешно шли по своим делам, служки убирали зал, а редкие прихожане либо молились, либо неторопливо передвигались от иконы к иконе.

Зерги почувствовал, что начинает задыхаться — бурлящий коктейль из обиды, разочарования, осознания содеянного, гнева и необычной пустоты, навалился на него, и он в изнеможении прислонился к ближайшей колонне. Его бросило в холодный пот, сердце затрепетало, будто птаха в когтях хищника, крупная дрожь сотрясла его — казалось, ещё чуть-чуть, и он испустит дух… Это было неприятное ощущение. Ослабевшие колени подогнулись, он сполз вниз, и, словно слепой, беспомощно зашарил вокруг руками… Деревянное полотно — спинка молельной скамьи. Он перебрался на неё… Снова провал.

Он пришёл в себя от суеты, творившейся вокруг. Священнослужители носились, будто угорелые, некоторые заламывали руки и стенали. Как и многие верующие. Непрерывно звенели колокола. По боковым проходам промчалось несколько отрядов священников-воинов со злыми, сосредоточенными лицами и с дубинками в руках. Что-то произошло?

Только тут и сейчас он осознал, где находится и, словно почувствовав чей-то взгляд, поднял безвольные, мучительно слабые глаза… и содрогнулся. На него смотрел сам Единый. Понимающе, вопрошающе и… прощающе. Его строгий и выразительный лик, запечатлённый каким-то искусным художником, был одновременно и пугающе строг, и чрезвычайно добр. Казалось, он проникает во все потайные уголки слабого тела, поджигая всё подряд горячим, но не безжалостным пламенем. И печень, и селезёнку, и мечты, и сокровенное, и память…

Маленький страдающий человек почувствовал, как по щекам потекли слёзы, и содрогнулся в плаче. Губы сами собой истово зашептали молитву.

Где-то на краю сознания, будто некое озарение мелькнула мысль: может это и есть путь к Богу, начавшийся со смертью отца? Вернее, с его искушения Даром? Устеленный множеством смертей и большим горем. И даже сейчас, раскаиваясь, он понял, что заплатил неимоверную цену за свои слёзы. И ещё он понял, что его терзает. Нет, не собственная безопасность и не убийство псевдосвященника Алия. А отправленные за жизнью настоящего святого отца, кардинала Апия, убийцы…