Шрифт:
Утром, ни свет ни тьма, наконец-то дали посадку.
"Маяточка моя!
Всего лишь ночь, как расстались, а кажется, вечность проводил. Мне не то что скучно, мне плохо без тебя, так плохо, что очень хочется тебя увидеть именно сейчас; не может быть того, что не увижу; одна и радость ты; во все глаза смотрю в круглое свое оконце, не прозевать бы, как ты подойдешь к трапу, я выскочу подать тебе обе руки…
Но вот трап уже забирают, а тебя нет и нет…
Гремучий наш гробина ненадёжно как-то подымается. Не зацепился бы за Урал возле Гая твоего.
Вроде бы не должен.
Когда я шёл на посадку, в галерее лениво пересекал мне дорогу рыжий кот. Я наддал, обогнул кота, так что нам с бедой делить нечего.
Дают воду, усыпляют бдительность.
Выпил, а ни в глазу. Голод не тётка, жмёт. Давай!
Обнесли, попотчевали завтраком. Кормёжечка, доложу, на евроуровне.
Подмёл, видит Бог, всё до крошки.
Для дома, для семьи еле оторвал от себя три пакетика с солью, с горчицей, с перцем. А тебе персонально припрятал пока от глаз своих красную рыбку. Чтоб был стимул ждать ”.
"Наши в Омске. Срочно разыскиваю золотой эшелон, который кто-то у кого-то как-то увёл ещё в гражданскую. Про это даже по телевизору показывали. На поиски дали всего сорок минут (промежуточная посадка). Найду, пригоню тебе к третьей годовщине нашего кольцевания. Пригоню обязательно в-в-в-весь! состав! УЖЕ! ВИЖУ!! ЕГО!!! НА!!!! ГОРИЗОНТЕ!!!!!”
С благополучием прииркутились мы в лиловое большеводье сумерек.
Заполняю гостиничную анкету.
Что-то мягко толкнуло в грудь.
Батеньки! Да где-то в тутошних дебрях затерялись следы старинного приятеля!..
Николя!.. Каменский!..
Отшумела, отыграла молодая пора…
Вместе копили ума в бурсе, как окрестил он университет в Ростове-на-кону [1] . Вместе работали. Вместе спали на одной койке.
Крутила его потом журналистская судьбина из края в край по Россиюшке, крутила…
1
Ростов – на – кону – город Ростов-на Дону.
А-а, судьба… Сам крутился, как чёрт на бересте!
Не в давних годах последняя была вестка вот отсюда. Из Иркутска!
Пихнул я анкету в карман, пожёг через улицу к телефонной будке.
Раскопал по ноль девять. Звоню.
Узнал меня. Сразу вопрос:
– Откуда, асмодей? Из столицы алёкаешь?
– Вообще-то, насколько я знаю, из Иркутска.
Он ошарашен.
– Сто-ли-ча-аанин!.. Ты пошто сюда?!
– А об ручку да "в охапочку поздороваться" с тобой…
– Ты где?
– В "Ангаре". Заполнил анкету, ещё не отдавал.
– И не отдавай, плутоня! Прихромаю сейчас со своей клохтухой Петровной. Тут каких три квартальчика.
2
Что ветер подхватил, пиши пропало.
Чужую рожь веять – глаза порошить.
Коренное мне задание – репортаж про выходной прогулочный переход иркутян на лыжах через Байкал.
Переход завтра, в субботу, в крайний день недели. Помнят, нет легче дня против субботы.
Парни, девчата уже сегодня вечером подадутся наушкинским поездом в начальный пункт Танхой.
Раздосадованный, вконец разобиженный на самого себя вернулся я из штаба перехода.
– Ты чего, чудечко на синем блюдечке, отквасил губы? – спросил Николай.
– А! Швах мои делишки… Послушал людей… Не топтать байкальские мне вёрсты.
Он как-то разом притемнился в лице:
– Что так? Чем ты хуже других? Или ты у господа баню сжёг?
– Не падок на пожары.
– Тем более. Случаем прорваться в нашу сторону да не нарисоваться на Байкале! Это, друже, всё едино, что впервой приехавшему в столицу не пойти на Красную площадь. Кто тебя не пускает?
– Я.
– Е-е-ень!.. Опять вечорошние песни!
С минуту Николай смотрит быком.
Глубоко, поди, до дна легких вдохнул, гаркнул лихоматом:
– Микки!
Из коридора влетели, тыркаясь друг в дружку, здоровенный котина и вдвое мельче против него карманная жиденькая псинка на недовывернутых спичечно-тонких ножках колёсиками.
И велит он собачонке:
– Микки! Посмотри, пожалуйста, вот на этого бабая, – пальцем на меня. – И тут же доложи всё, что ты про него думаешь.