– В больницу нельзя, нет лички.

– Ну конечно, - наконец произнес Лившиц, подхватывая Алекса, сползающего по дверному косяку.
– Я должен был догадаться.

Он тягостно вздохнул, подставив сухое плечо, и раненый всей тяжестью повис на тщедушном еврее. Кряхтя и постанывая, Яков Соломонович дотащил его в спальню, уложил на постель, затем содрогнулся, выбежал в ванную комнату и вернулся с клеенкой, которую аккуратно подложил под кровоточащий живот. Он стоял перед Алексом, не понимая, что делать дальше.

– Что же вы стоите?
– настойчиво сказал тот.
– Делайте что-нибудь. Вы - доктор, или я?

– Да-да, конечно, - пришел в себя Яков Соломонович, засуетился и снова выбежал из спальни в ванную комнату.

Через минуту он вышел, вытирая руки полотенцем.

– Конечно-конечно, - задумчиво бурчал он себе под нос, залезая под стол.

В руке у него появился потертый лекарский чемоданчик с медными, потускневшими от времени застежками. Он поставил его на прикроватный столик и наклонился над вспоротым животом. По специальности Лившиц был хирургом и сейчас, стоя над кроватью и протирая руки перекисью водорода, он внимательно, профессиональным взглядом изучал рану.

– Сколько времени прошло, милейший?
– деловито поинтересовался он.

– Полчаса, - ответил Алекс и застонал.

– Тихо-тихо, - испугался Лившиц, - не вздумайте умереть тут у меня. Мне легче вас зашить, чем похоронить.

А про себя подумал: "Значит, ткань еще не начала отмирать".

Алекс невольно улыбнулся.

Яков Соломонович открыл чемоданчик и стал выкладывать на стерильную салфетку нужные ему инструменты: медицинские щипцы, иглу в виде буквы "С", зажимы, нить. Рядом поставил спиртовку и флакон с антисептиком, положил вату, бинт, салфетки. Затем надел латексные перчатки и принялся за рану. Аккуратно засунул на место торчащие внутренности и визуально исследовал резаные края.

– Все отлично, - бормотал Яков Соломонович, - какая прекрасная рана. Залюбуешься. Ткани еще живые, мышцы сокращаются, а края отлично прилегают друг другу. Замечательно. Шедевр.

Казалось, он наслаждается увиденным. Досконально изучив рану, он взял шприц и стал обкалывать ее местным наркозом. Алекс опять застонал.

– Тише-тише, - ласково пропел Лившиц, успокаивая его как ребенка, - все будет хо-ро-шо.

Последнее слово он произнес нежным родительским тоном, будто обращался к маленькому мальчику, сбившему коленку.

Алекс усмехнулся.

"Конечно же, все будет хорошо, - подумал он, - но когда?"

Наконец наркоз стал действовать, и Алекс перестал чувствовать боль. Он отвернулся и посмотрел на давно не крашеный потолок. Подумал о случившемся. То, что его решили полностью слить, он понял еще в машине. И уже тогда догадался, кто принял решение. Но какой смысл? Неужели ставки в этой игре настолько высоки, что переступить через него, либо через кого бы то ни было - всего лишь тактическая необходимость на пути к цели.

Эти мысли увели его далеко отсюда, а тем временем Яков Соломонович стал иссекать рану, удаляя засохшую кровь и подверженные некрозу ткани. Делал он это методично, время от времени вытирая пот с взмокшего лба и облизывая свои мясистые губы, будто видел перед собой не ножевую рану, а хорошо прожаренный бифштекс с капелькой крови. Закончив обработку, он приступил к химической антисептике очищенных краев.

– Это без сомнения нож, - бормотал он в полголоса, - не просто нож, разделочный тесак. Но слава Прогрессу, органы не задеты. Удивительно. Вы - везунчик, молодой человек. Вы знаете об этом?

Алекс молчал. Он не слушал старого врача. Он думал об Агате.

"Почему?
– спрашивал он себя.
– Я же не представляю для нее опасность. Мое предложение должно было выглядеть всего лишь как карьерный ход. Этакий прыткий молодой выскочка, решивший показать свою исключительность. Но такая реакция с ее стороны - это уж перебор. Или это не ее реакция? Может за всем стоит Феликс?"

Тем временем Лившиц пинцетом несколько раз промокнул нить в спирте, положил ее на стерильную салфетку и принялся прокаливать над горящей спиртовкой С-образную иглу, держа ее специальными щипцами.

Но если Феликс играет свою игру, то какую? Боится за свое место? Бред. Он не карьерист. Он аскет.

Алекс хорошо изучил полковника и был уверен, тот - человек чести - даже не задумывался о собственных меркантильных интересах. Но все течет, все меняется, мало ли... К тому же, этот громила в армейских берцах без сомнения человек полковника.

Лишь только сейчас он почувствовал огромную усталость. Тяжелые веки наползли на глаза. Ему захотелось поскорее забыться.

"А вы, Ал, так и не научились расслабляться".
– Алекс вспомнил слова Агаты.