Обещать сомнительные преференции с штатгальтерства? Но штатгальтерство под большим-большим сомнением. Приблизить в свите? Усадить по правую руку? После оммажа Аранко в чем смысл? Помочь родне баронессы? Или кому-то в Унгрии? Помниться у отца Поллака серьезный конфликт с их игрушечным корольком. Но до новых владений и у короля руки плохо доходят, об остальных и говорить не приходиться. Унгрия - край за краем света. У столицы нет там острых интересов. Оказать протекцию новику пролезть на Золотое Подворье? Другие похлопочут, не заставят дожидаться. Отправить на родину с полномочиями королевского рецевьера*? Вписать в первую сотню королевской батальи? Отец не даст согласия. Он никогда не прислушивался к просьбам жены, дочерей, сестер, любовниц, любовниц фаворитов, родни или служанок. Никогда. Отнеся их (женщин кого еще!) к разряду дорогих неодушевленных безделиц. Подарить, уступить, жаловать, это он может, но не выслушать. Деньги? Где их вообще взять? И где взять в таком количестве? Между чем и чем поставить знак равенства? Что кинуть выродку, не поддаться уговорам, не обнажать меч? Что-то же должно быть? То, к чему не дотянуться именно без её прямой помощи? То, что зримо, но не доступно. Значимо, но незаметно. Явственно, но запретно.

– ...Не знаю, что остановит вас и остановит ли...., - песочила фрей Поллака, а унгриец созерцал девушку, подобно утомленному художнику, наслаждающемуся не достоинствами объекта созерцания, но изъянами. В изъянах видней жизнь. Естественней.

Иногда.... очень редко... редкость из редкостей, не молчанье - золото, а дурацкий лепет, корявая фразочка, коротенькое словечко, его осколок - слог, а то и вовсе звук. Мышь удивит породив гору, но способности сказанного слова не превзойти никому.

Я знаю!
– едва не вырвалось у Сатеник.
– Ну, конечно! Все же перед глазами! На виду! Мерило мерил! Ноуз-закар против пэстан*!

Мысль гранды, обретя крамольный окрас, метнулась к баронессе Аранко и только потом окончательно оформилась. Чем они, крамольные мысли, привлекательны, всегда сулят непременный успех. Все прочие только рассматривают некоторую необязательную возможность. Фрей! Вот достойная подачка унгрийцу!

Наставник старательно вдалбливал ей фокусироваться на последствиях своих действий. Но сейчас она замкнулась на себе. А значит, в прах всех наставников и все последствия. Легко быть мудрым к другим, попробуй сам этой мудрость давиться! Холгер? А что Холгер? У отца найдется, кого предложить.

Частые поражения научат любить самую маленькую победу. Любую. Над недругом, над болезнью, над дурным настроением, над расстроенными чувствами, над стечением обстоятельств. Надо всем. Вы будете ждать её как манны небесной и, когда она придет, будете радоваться и гордиться собой, забыв обо всем на свете. А забывать не стоит. Ничто не стоит забывать. И забываться тоже.

Пусть забирает! Пусть забирает! Пусть забирает!
– упруго бился кровоток в шейных венах и шумело в ушах. Назначенная плата за избавление, нисколько не претила и казалась ничуть не хуже прочих, способных откупить от ужаснейшей из бед. Только вот прочие никуда не годятся.

Жест Сатеник - призыв фрей замолчать. Сейчас же. Поллак мог оскорбиться. Дверью не хлопнет, дерзостей не наговорит, на поединок не вызовет, но переговоры с Исси отложены, а не завершены.

У Арлем от неожиданности растерянные круглые глаза - её прервали? У канцлера они круглы еще больше. Что произошло и происходит?

– Пожалуй, да, палач, - ошарашил согласием Колин. Фрей готова к его отрицаниям и оправданиям. А к откровению? По-рыбьи часто шамкать ртом?

– Как тебя понимать?
– извострился Латгард, убежденный, человека надо слушать, даже когда тот врет, или несет полнейший вздор. Отделять зерно от плевел забота сеятеля, а не ветра. Оценил канцлер и выдержку воспитанницы на вызывающее признание.
– Умнеет на глазах,

– Не гнушаться неблагодарной работы.

– Убивать, у вас неблагодарная работа? Какая тогда по-вашему благодарная?
– не отстает от унгрийца Арлем, но уже без особой надежды дождаться ответа и с оглядкой на реакцию Сатеник.

Самородок сеять смуту и смущать умы, - попенял Колин неугомонной фрей.
– У доченьки Моффета и без того проблемы с принятием решений, а послушает такую, и вовсе замерзнет дождинкой на морозном стекле.

– Повторю свою просьбу, оставить неподобающее занятие для благородного человека. Возможно в ТВОЕЙ Унгрии такие поступки в порядке вещей, но здесь НЕ Унгрия, - спокойно, без всяких эмоций к палачу, вещала Сатеник, радуя Старого Лиса. Мгновения гордости за ученицу он перечел бы на пальцах одной руки. Но за сегодня их набралось целых два!

– Безусловно, вы правы, - полон показного смирения Колин.

Покладистость ничего ему не стоила, поскольку ничего из сказанного не примет во внимание. Очевидно, гранда считала так же. Не удивлялась и не возмущалась.

Что еще мне припомнят и забудут?
– доискивался Колин понимания готовности владетельницы Серебряного Двора к сотрудничеству.

– Рисунок в твоей комнате, - все так же показательно сдержана Сатеник.
– Не желаешь объясниться?

Желаю!
– согласен Колин перейти к важной для него теме. Момент не совсем подходящий, но подходящего замучаешься ждать.

– Ничего не смог с собой поделать. Ваш образ вдохновил меня поработать рисовальным углем, - плел он словесное кружево. Объяснения требовали незначительной подготовки.

– А почему не камер-юнгфер или кого-то еще?

– Это трудно объяснить, эсм.

Толкование художеству он и сам нашел только недавно.

– К своему стыду, вряд ли у меня способности увеселять игрой на тамбурине. Не обучена, - впервые голос Сатеник сделался насмешлив.
– И я не ношу туник.

Это уже третье! Третье!
– продолжал канцлер удивляться гранде.