Скорблю я и о том, что люблю своего папу часто больше учения Христа, и когда родители мои против моего частого хождения в церковь или к исповеди (что было в Великий пост), то я сильно сокрушаюсь сердцем и не знаю, что делать, не могу нарушить просьб родителей. Нахожу утешение у Распятия, но сердце болит.

Скажите мне, батюшка, сколько раз в году нужно приступать к Святому Причастию? Мне говорят некоторые, что можно часто, но я боюсь привыкнуть, за что, конечно, на том свете потерплю от Господа наказание, да и сама, пожалуй, не смогу быть готовой всегда, ибо погружена в заботы мира сего.

Сегодня я исповедовалась и приобщалась Святых Таин, но не имею такой духовной радости, что раньше испытывала; по причине множества исповедников не успела сказать все свои согрешения, и мне горько сегодня.

Батюшка, знаете Вы все, что есть в душе моей, и видите ее – научите же меня жить и скажите и укажите путь, я хочу жить истинной христианкой, сама не имея на это веры в догматы и обряды. Скорблю я о том, что, видно, скоро наша семья распадется, а я не знаю, к кому отойти: к матери или к отцу. У отца моего любимого есть другая, и он хочет с ней жить, а не с нами. Я у отца любимая дочь и сама его люблю, а мать больную мне жалко оставлять. Скажите, батюшка, что будет с семьей нашей и к кому мне отойти, к отцу или к матери? Сердце болит, как подумаю о сестре Рае и брате Николае; куда нам идти и как жить дальше? У матери моей какая-то болезнь, голова и сердце болит, тоскует. Скажите, что ей нужно сделать, чтобы выздороветь?

Батюшка, родимый, напишите мне записочку; я бы по ней и жила. Прошу Вашего благословения на мою семью, рабу Божию Анну (учительница рукоделия была больна) и на меня, грешную рабу Божию Зою».

Переписала начисто. Лиза так и ахнула:

– Где же старцу читать твое послание?! Чего писала?

Не дала я ей читать. Это был протест за ее ворчанье на меня.

– А обо мне писала? А об Наталье Дмитриевне?

– Ничего тебе не скажу!

А вокруг разговоры: «Да где же старцу все наши письма читать? Да когда же? Да грамотен ли он? Поймет ли он? Как он ответит?» Монах раздавал конверты: «Положите по усердию на обитель!» И здесь деньги! А кто распечатывает? Кто читает? И нашептывает дьявол сомнения. Вспоминаются слова Христа: «Се, сатана просил сеять вас как пшеницу!» (Лк. 22:31). Сеется душа, сеется через сито сомнения и неверия, отметаются сорняки, мякина, остается вера. И пишут, и деньги дают, и верят, что будет ответ. Вера нужна, вера! Огромный почтовый ящик, сюда и кладут письма. Не прочесть! Сколько здесь слез, молитв, просьб – и все с надеждой ответа.

На следующий день вечером идем все за ответом. Толпа идет к двухэтажному деревянному флигелю с балконом и лестницей к нему. «Это немыслимо! Это обман – всем ответить. О Господи, зачем я сюда приехала?!» – думаю я. «Все ложь, неправда», – шепчет мне сатана в уши. Я отошла от толпы. На балкон вышел монах, принесли книги, картинки из жизни преподобного Серафима. Толпа засуетилась, все взоры обращены к балкону. Монах – это келейник старца отца Анатолия, который в затворе, не выходит, не принимает, не видит никого…

Верю, Господи! Помоги моему неверию!

Я стояла вне толпы, я уже ничего не ждала, умом сознавая, что никто никакого ответа на письмо не даст, так как это и невозможно. Еще вчера вечером, написав письмо, я сказала об этом матушке Еванфии. Она хоть и огорчилась моим настроением, но не переставала обо мне молиться днем и ночью, и глаза ее слезились. Она себя чувствовала как бы обязанной мне: она посоветовала мне ехать в Саров, я частично оплатила ей дорогу, а мое желание видеть старца, получить совет – невыполнимо. А вечером уже надо ехать обратно.

Зоя Пестова в 15 лет

Толпа засуетилась, зашумела, и, обернувшись, я услышала голоса:

– Тебя зовет! Тебя зовет! Матушка Еванфия машет рукой:

– Иди, тебя зовет!

Все обернулись ко мне, толпа расступилась, я птицей влетела на балкон, где стоял монах. Высокий худощавый монах лет пятидесяти с небесно-голубыми глазами кладет мне руку на плечо. Я изумлена и не могу сказать ни слова, а он начинает говорить. Голос у него дрожит, он не то заикается, не то волнуется.

– Вот пришла девушка сюда за ответом к старцу, вот он и отвечает тебе. Не тужи, только веруй и молись преподобному Серафиму, и все у тебя в жизни будет хорошо. Ты учишься – вот и учись дальше, и будешь работать и зарабатывать на все, что тебе надо.

– Я такая несчастная! Семья у нас… А мать? А отец, семья? – спешу я спросить, а сама заплакала горько.

– Ты одна будешь жить, но матери не оставляй. Их разлад тебя не касается, не горюй об этом. Скорбями они придут к покаянию, а ты о них молись. Но с ними тебе жить не надо, одна будешь жить.

– А монастырь?

– В монастырь тебе нет пути, не надо, не одна потом будешь: и муж будет, и дети будут, еще и внуков увидишь. А сейчас учись и не тужи – все у тебя хорошо будет, ясный путь Господь тебе укажет. Вот какая молоденькая, а сюда захотела и приехала, это Господу и преподобному Серафиму надо. «Радость моя! – он бы тебе сказал. – Вот какая девочка приехала!»

Монах гладит по голове, а слезы меня душат:

– У меня веры мало, я вот на источнике не купалась: кашляю.