Мать с братом приехали после Октябрьской революции навестить нас, да так и остались в Москве навсегда. Страшно вспомнить ее слезы, ее проклятия, ее обиду на отца. Мы оказались без средств и вообще безо всего. Все, что только возможно было взять, было взято Верочкой. Сундук со старыми коврами и сундук с бельем матери взяли соседи. В январе 1918 года, на рождественских каникулах, я поехала к отцу за вещами, но вернулась ни с чем. Захватила только швейную машинку, да и то еле выхлопотала разрешение на ее провоз. Заградительные отряды отбирали и вещи, и продовольствие. Вдогонку пришло письмо, что с Угличем все кончено. Отец теперь жил в Туле и работал врачом.

Изголодавшись в Москве, я иногда ездила к нему на каникулы. На Верочке он женился. Он мне написал: «Я не придаю значения венчанию в церкви, но пришлось постоять под венцом, неудобно было перед родней Верочки – они живут здесь рядом, и Вера Дмитриевна хотела быть женой, а не любовницей».

У нее было три сестры, надо было их кормить.

Но как были обижены мы, дети! Ведь нам было восемнадцать-девятнадцать лет, а брату пятнадцать, и мать больная. В Москве голод, холод, разруха, а в Туле тепло, сытно. Из детей только я сохранила любовь к отцу. Это его и утверждало в его правоте! Не лучше было бы, если бы и я была против отца? Сестра и брат игнорировали его.

В 1920 году на Рождество я опять поехала к отцу. Все вечера он проводил за чтением антирелигиозных книг. Он хотел утвердиться в своем неверии, а Вера Дмитриевна ходила в церковь. В пятьдесят два года он впервые в жизни прочитал весь Новый Завет. Я подарила его отцу. Но каков же был мой ужас, когда я прочла его заметки на полях: «ерунда», «чепуха», «глупости» и т. д. Я сожгла эту святую книгу тихонько от него, а он помнил и перед смертью, спустя двадцать пять лет, спрашивал, где она, эта книга с его отметками. Я не сказала ему…

Мама моя очень обижалась на меня, что я ездила к отцу и переписывалась с ним. Я не ругала его, не проклинала, а молилась, чтобы он прозрел.

Но вот начались болезни. Отец всегда кашлял, кровь горлом шла у него после волнений и ссор, щеки горели, но туберкулеза у него не находили. Вера Дмитриевна очень любила отца. Теперь она была законной женой и упрашивала его ходить в церковь. Она ставила одно условие: чтобы дети были далеко, – но мне она разрешала приезжать на две недели. Итак, мечты отца сбылись. Но был ли он счастлив? Если в нашей семье все трепетали перед отцом и никогда не возражали ему (так он себя поставил), то теперь отец трепетал сам. Вера Дмитриевна взяла такой непримиримый тон с ним, что отец пикнуть не смел. Все принадлежало жене, всем распоряжалась она. Болезни, старость заявляли свои права, оставалось молчать и покоряться. Письма детей не доходили до отца, а нам он писал почти под диктовку жены.

– Ваши письма – одно расстройство для отца, – говорила мне Вера Дмитриевна. – Оставьте его в покое.

– А вы хотели бы, чтобы отец и не думал о своих детях? Ведь брату семнадцать лет, он на плохом пути…

Обида детей росла. Но вот мы выросли и своими трудами получили образование. Тяжелые годы моей студенческой жизни страшно и вспоминать. Но вера в Бога спасла меня, и на дороге жизни были люди, помогавшие мне. Свою юность я провела среди христиан-студентов (Христианский студенческий союз). Всегда я ходила в церковь и твердо стояла в вере. Отец приезжал ко мне на свадьбу. Я слышала во время венчания, как он, стоя рядом, всхлипывал и нервно кашлял таким знакомым мне с детства кашлем. Стол мне сделала сестра. И вот, приехавши после венца, мать и отец благословили меня иконой Божией Матери «Знамение», висевшей когда-то в моей комнате. Я не ожидала этого ни от мамы, ни от папы, но вот каким-то чудом они вместе были на моей свадьбе, стояли рядом перед дочерью в подвенечном уборе.

Потом отец переехал в Ярославль, поближе к Угличу, где сестры его жены строили дом. Отец зарабатывал немалые деньги, и все шло туда, в дом.

Отцу шестьдесят два года. В Ярославле он стал посещать церковь, познакомился с архиереем, и вот его письмо (1928 г.):

«Недавно был с Верой Дмитриевной за всенощной, понравилось очень. Сегодня Введение, собираюсь к обедне. На днях видел знаменательный сон, не знаю, правильно ли я его истолковал, – поговори со своим мужем и напиши мне. Стою у недостроенного здания; в нем два отделения, одно закрыто, и не видно, что внутри, а другое открытое, и в нем навалена гора камней. Рядом со мной стоит кто-то и бросает камни на потолок закрытого помещения. Здание без крыши, но стоят стропила. Вижу – с противоположной стороны идет Спаситель, грустный и опустил вниз голову, в одежде, как рисовал Его Поленов. Входит Он в открытую половину здания, и гора камней вмиг рассыпалась…

Я проснулся. Не есть ли здание – сердце мое, наполненное камнями разных учений? Кто-то теперь уже не может бросать внутрь его камней – оно закрыто для него, так он хоть на потолок старается набросать камней. Спаситель показал мне, что все это рассыплется в прах, как только Он войдет в мое недостроенное здание. Я очень взволнован. Я уже писал тебе, что во мне совершается религиозный перелом».

В 1931 году (в шестьдесят пять лет) папочка приехал ко мне на Пасху.

– Хочу исповедать свои грехи и поговеть здесь, причаститься Святых Таин по-настоящему.

Никогда не забыть мне, как папа, придя из церкви, сидел на диване и не плакал, а рыдал. Я тоже рядом сидела и плакала, гладя его руку. Видно было, что он потрясен своею первой настоящей исповедью. Он был на исповеди у отца Сергия Мечева, нашего духовного отца. Ложный стыд за отца терзал меня. Я не хотела, чтобы отец Сергий знал грехи моего папы.

– Что тебе на прощанье сказал отец Сергий? – спросила я.

– Я ему все сказал, а он меня только спросил: «И вы себя все же считаете верующим?» – «Да, – ответил я, – верующим». – Папа заплакал снова и еле слышно сказал: – Твоя вера привела меня на исповедь, к покаянию.