Современники отмечали точный и изящный слог юной Мэри. Видимо, чтобы соответствовать нужному уровню, Анна при написании писем обращалась за помощью к своему брату Эдварду, выпускнику Кембриджа, незадолго до того вернувшемуся из «большого путешествия» на континент. После внезапной смерти Анны переписка между Эдвардом и Мэри продолжилась. Эдвард был восхищен тем, насколько основательно его корреспондентка знала древнеримскую поэзию, особенно Горация.

«Роман в письмах» протекал неровно, заинтересованной стороной выступал скорее молодой человек. Во всяком случае, в «Автобиографии» достаточно категорично утверждалось: «Летиция легко увидела, что она завоевала его сердце». [124] В эти исполненные самоуверенности, небрежно брошенные слова стоит вглядеться внимательнее. Они написаны много времени спустя, когда ситуация заметно изменилась, поблекли и отношения между некогда увлеченно флиртовавшими юношей и девушкой. Мэри хотела подчеркнуть, что к браку она относилась как к неизбежному факту, из которого надо постараться извлечь максимум пользы. Думала ли она так же в 16–17 лет, когда вела переписку с Эдвардом Уортли, об этом можно судить по-разному. Во всяком случае, она старалась произвести на него впечатление эрудированной и здравомыслящей девушки, чутко уловив, какие требования молодой человек предъявляет к своей избраннице. Первое качество ей было присуще, а вот второго – здравомыслия, как показало дальнейшее, ей явно не хватало.

Когда в 1711 году встал вопрос о замужестве, герцог Кингстон сомневался в кандидатуре Эдварда Уортли Монтегю. Ему казалось, что жених предлагал слишком невыгодные для жены и будущих детей условия брачного контракта. Он отдал предпочтение Клотуорти Скеффингтону, главным достоинством которого было его пэрство, хотя и ирландское. Мэри решила проблему с помощью бегства и тайного брака. Этот решительный поступок ясно обозначил характер двадцатилетней девушки, ее желание отстаивать свои личные позиции. Первые два года молодожены прожили в уединении поместья Уортклиф-Лодж, впрочем, уединение распространялось только на молодую супругу. Возможно, тогда она начала понимать, что папа Пьерпонт был не так уж неправ в оценке личностных качеств расчетливого и скуповатого сэра Эдварда.

В 1715 году Эдвард Уортли стал членом парламента от Вестминстера, и чета Монтегю перебралась в Лондон, где привлекательная внешность и острый язычок Мэри сделали ее фигурой довольно заметной в столичном обществе. Однако в том же году Мэри заболела оспой, и хотя осталась жива (в ту пору умирал от этой болезни чуть ли не каждый второй), но нежной кожи и длинных пушистых ресниц она лишилась.

Как раз в это время Эдвард Монтегю был назначен послом ко двору султана, и в 1716 году чета Монтегю отправилась на Восток. Мэри активно писала письма в течение всего путешествия – и в период пребывания при дворе султана Ахмеда III в Стамбуле, который она продолжала именовать Константинополем, и во время возвращения в Лондон. Именно тогда проявился ее эпистолярный дар, умение видеть и комментировать увиденное. Письма должны были не только отразить ее впечатления, но и позволить ей продемонстрировать собственное красноречие. Среди ее корреспондентов была сестра, другие родственники, а также известные литераторы, такие как поэт А. Поуп, критик и издатель Дж. Аддисон.

Портрет Мэри Монтегю Уортли кисти Ч. Джервиса

Благородная леди писала о разном: рассуждала об управлении страной, о нравах и времяпрепровождении местного населения, о посещении гарема султана, о положении женщин, о языке цветов, об одежде. Так, рассказывая в письме к сестре о посещении вдовы султана Мустафы, леди Мэри восторженно описала роскошный костюм, особенно великолепную диадему хозяйки, сервировку стола и обед, включавший 50 перемен блюд. Завершила она свой рассказ словами о том, что это описание не является повторением сказочных историй 1001 ночи.

Автор постоянно проводила параллели между двумя культурными традициями и их проявлениями, подчеркивала различия в системах ценностей. По мнению леди Мэри, восточный женский костюм, придающий анонимность фигуре и скрывающий лицо, позволяет турчанкам вести довольно бесконтрольную жизнь, конечно, если у них есть служанки, которым можно доверять. Укутанные в бесформенные одеяния дамы могут встречаться с мужчинами на нейтральной территории, «в еврейских магазинах, которые подобны нашим индийским домам», [125] заводить любовные интриги, оставаясь неузнанными своими избранниками, что избавляет их от угрозы возможной нескромности поклонников.

В марте 1718 года леди Мэри родила дочку. В одном из писем сестре в это время она писала, сравнивая нравы двух стран, что «в Турции более презираема замужняя женщина, не имеющая детей, чем в Англии девушка, которая обзавелась ребенком до брака». [126]

Через одну из своих корреспонденток леди Мэри познакомила лондонских дам с языком цветов – селимом. Она отправила посылку, где в определенном порядке были уложены 17 предметов: цветы, пряности, жемчужина, золотая нить, спичка, кусочек мыла и другие мелочи; к посланию она приложила расшифровку на турецком и английском языках некоего отвлеченного объяснения в чувствах.

Не обошла она вниманием и оценку политических нравов народов, находившихся под властью Блистательной Порты: [127] «Управление здесь, – писала она, – полностью в руках армии; и Великий повелитель с его абсолютной властью – такой же раб, как любой его подданный, и трепещет перед неодобрением янычар…» [128] Далее она высказывает пожелание, чтобы английский парламент организовал поездку в эти края для недовольных соотечественников, чтобы «они увидели деспотическое правление в истинном свете…» [129]

Впечатления английской дамы почерпнуты из разных, зачастую случайных источников, а потому ее суждения достаточно поверхностны, но преподнесены с большим апломбом, отличаются парадоксальностью и поданы легко и остроумно.

Посольская миссия Э. Монтегю закончилась безрезультатно. Это стало очевидно уже в 1717 году но уехали супруги из Стамбула только в следующем, 1718 году ближе к осени. Леди Монтегю с сожалением покидала этот город и эту страну где ей было интересно, где она имела массу возможностей удивлять лондонских знакомых занимательными историями. Сюда периодически приходили от А. Поупа письма, подписанные «Ваш друг и обожатель», в которых разнообразные сведения, сплетни и слухи, изящно препарированные, превращались в остроумный сюжет. Оба корреспондента – поэт и супруга посла – состязались в остроумии и были, кажется, совершенно довольны и сами собой, и друг другом. Инициатива переписки принадлежала Поупу, его писем известно в два раза больше, чем ответных писем леди Монтегю.