Однако с ондатрой здесь произошла неудача. Охотовед, который вел за ней наблюдения, через год после выпуска определил число ондатр в тысячу двести штук, а еще через год — в десять тысяч.

В охотничьих журналах появились его статьи, где он широко рекламировал опыты. Было решено организовать здесь ондатрово-охотничий совхоз.

Но ондатры почему-то оказалось мало, и совхоз вскоре закрыли. Охотоведа уволили, а только что прибывшему сюда Капланову поручили разобраться, в чем тут дело.

На администрацию биологической станции новый работник произвел неважное впечатление. Он был слишком молод, неопытен, не имел высшего образования, к тому же казался неловким и замкнутым. Предшественник его выглядел куда более солидно, пытался даже готовить кандидатскую диссертацию.

Капланову предложили в первую очередь заняться отловом ондатры для расселения ее в другие районы Сибири.

Наблюдения за ондатрой Капланову приходилось вести на зорях, в сумерки, а чаще — в светлые ночи. У берегов реки в это время слышалось какое-то бульканье, драчливый писк, шелест осоки, иногда шумный всплеск — это зверек ударял хвостом по воде. Он видел, как мимо проплывала ондатра со стебельком срезанной осоки в зубах.

Только с рассветом на реке и болоте все стихало, унимались деятельные зверьки. Они прятались в своих норах, выкопанных у самой кромки воды, и в хатках, которые стояли среди болота, словно побуревшие копешки старого сена.

Во время ночных наблюдений Капланова заедали комары. Гудение их было столь сильно, что, казалось, оно заглушает все остальные звуки. От гнуса вообще не было спасения. Днем лицо и руки безжалостно разъедала мошка.

Наблюдательность и терпеливость, приобретенные Каплановым еще в кюбзе, теперь ему очень пригодились. Он вскоре убедился, что зверьков мало потому, что они погибали от хронического заболевания: здесь был какой-то местный источник инфекции. Чтобы не распространять эпизоотию, отлов ондатры, начатый для ее расселения, пришлось немедленно прекратить.

Оказалось также, что условия для этого зверька здесь были малоблагоприятны из-за недостатка кормов и изолированности водоемов. Кроме того, молодых ондатр на Демьянке сильно истребляли крупные щуки и пернатые хищники. Обо всем этом Капланов написал заключение для биостанции.

Вопрос с ондатрой разъяснился, теперь Капланову поручили изучать крупного копытного зверя — лося.

Капланов быстро научился ходить по свежим — «горячим» следам. Работа его увлекала: изучив особенности жизни сохатого, можно будет использовать этих сильных животных для перевозки тяжестей в малопроходимой северной тайге.

Ведь лось — вездеход, у него длинные ноги и широкие копыта. Даже если, преодолевая болотистую топь, лось и начинал вязнуть, то ложился на бок и, упираясь в мох копытами, успешно переползал через трясину.

Поставить сохатых на службу человеку в болотистых пространствах Васюганья сделалось мечтой Капланова.

Он стал одним из пионеров одомашнивания лося. Лосиху Машку он приучил к себе с раннего возраста, и та неотвязно ходила за ним по тайге, будто охотничья собака. Порой она присоединялась к диким лосям, но всегда возвращалась домой. Если Капланов ночевал в тайге, Машка подходила к костру, грелась у огня или паслась недалеко от стоянки.

Он приучал ее переносить на спине тяжести. Чтобы охотники не приняли Машку за дикого лося, привязал лосихе на шею колокольчик. Однако как-то с весны Машка исчезла. Появилась она лишь летом, в середине июня, приведя за собой двух маленьких телят. Капланов очень обрадовался и вынес лосихе из дома краюху хлеба. Машка была в миролюбивом настроении. Она охотно ела из его рук хлеб и лишь изредка оглядывалась на своих детенышей, которые испуганно помекивали в кустах.

В этот же день он встретил на болоте, недалеко от биопункта, выводок гусей гуменников — там было пять пуховых птенцов. Гуси его не испугались и продолжали кормиться, плавая среди кочек, возвышавшихся над водой.

«Край непуганых зверей и птиц…» — растроганно подумал Капланов и, сняв с плеча ружье, повесил на приметное дерево. Не хотелось сейчас идти в тайгу с ружьем, нарушать выстрелами мирную лесную тишину…

Приручив лосиху, он стал обучать езде в упряжке молодого лосенка — шестимесячного Петьку. Через короткое время он уже мог демонстрировать его на районной выставке: лосенок возил на нартах груз до пятидесяти килограммов и был послушен вожжам.

Лось бегал быстрее рысистой лошади. За час он мог пробежать до сорока километров. Летом лось мало страдал от мошки, комаров и слепней: в его коже имеются потовые железки, выделения которых губительны для кровососов. Однако в жаркое время дня лось утомлялся быстрее, чем лошадь. Во всем остальном он оказался незаменимым. Зимой и летом всегда находил себе в лесу корм и мог смело пройти почти по любому болоту.

Никем не тревожимые лоси жили здесь оседло. Кормились в сограх и на гарях, покрытых осинником и березняком. Летом часто заходили на отмели рек, поросших талом и черемухой.

Капланов, плавая на обласке [2] по глухим речкам, нередко видел лосей, забравшихся в воду. В жару они способны простоять так целый день и даже несколько дней, и тогда над поверхностью реки торчат лишь уши животных.

Осенью, в листопад, у сохатых наступал гон. В тайге слышался то короткий отрывистый стон, то протяжное трубное мычание, то громкое рявканье, то похожее на собачий лай частое рюханье маток.