Командный пункт дивизии полковника Сменщикова представлял из себя землянку в обычные три наката, расположенную на скате холма. В землянку вел длинный, извилистый и узкий – двоим едва разойтись – ход сообщения, прикрытый сверху ветками и дерном. Корреспондента «Правды» здесь ждали, предупрежденные из штаба армии, хотя сам новоиспеченный полковник Сменщиков особых восторгов не выказывал, был сух, предупредителен, прежде чем ответить на вопрос, дергал себя за седой ус и косился на своего комиссара по фамилии Рудько, проявлявшего чуть большее радушие к столичному гостю.

Оба, командир дивизии и комиссар, были примерно одного возраста – лет за сорок с небольшим, на лицах обоих лежала та усталость, которая копится быстро, но от которой избавляются годами, из чего наблюдательный Алексей Петрович сделал вывод, что его собеседники хлебнули лиха выше головы и как раз там, где эта усталость может появиться за несколько недель, а то и дней. Ему даже показалось, что он видел кого-то из них в Березниках. Впрочем, там все выглядели одинаково, как будто их специально усредняли и подгоняли друг под друга, лишая индивидуальных черт.

Пока два расторопных пожилых дядьки, очень похожих на того, что дежурил у входа в траншею, в белых замурзанных куртках поверх гимнастерок, накрывали на стол, разговор не клеился и вертелся вокруг недавних боев.

– Вам повезло, – говорил Сменщиков усталым голосом. – Два часа не прошло, как отбили очередную атаку. Вчера они атаковали танками при поддержке пехоты, сегодня наоборот – пехотой при поддержке немногих танков. Атаковали лениво, без обычной настойчивости. Артподготовка тоже была слабой. Ясно, что танки и артиллерию перебрасывают в другое место, будут пробовать прорваться там, а нас пытаются сковать, лишить маневра. Моя дивизия стоит не на главном направлении, основные бои идут вдоль Старой Смоленской дороги, если немцы там прорвутся, нам придется отходить, чтобы не оказаться в окружении. – Помолчал, подождал, пока вышли дядьки, предложил: – Прошу к столу. Мы еще не обедали, вас ждали. Так что заодно и поговорим…

И крикнул кому-то, кто находился за брезентовым пологом:

– Рамишев! Давай к столу! Обед стынет.

Вошел Рамишев, очень крупный мужчина, лет на пятнадцать моложе комдива и комиссара, совсем другой человек по складу и, видать, по жизненному опыту.

– Мой начштаба майор Рамишев, – представил его Сменщиков. – До сорок первого года работал в генштабе, теперь вот в дивизии. На нем все и держится.

Рамишев смущенно улыбнулся, пожимая руку Задонова, пробормотал:

– Товарищ полковник явно преувеличивает. Просто я – сравнительно грамотный оформитель его приказов и распоряжений.

– Не прибедняйся, Рамишев. Идея мертва, пока она не примет практически пригодную форму. А форма эта означает, что каждый солдат должен знать свой маневр. Командир – тем более. И все это зависит от знаний и головы начштаба. А то товарищ корреспондент подумают, что у нас штаб существует лишь для мебели.

– Не подумаю, – сказал Алексей Петрович. И уточнил: – Более года назад подумал бы, а за это время тоже кое-чему научился.

– И где же учились?

– Сперва на финской, потом… вот уже четвертый месяц учусь на нашей собственной глупости.

– Да, на финской было чему поучиться, а глупости везде много. – Сменщиков подергал свой ус, но тему развивать не стал и предложил: – Тогда приступим к трапезе, а то немец может не дать нам спокойно пообедать.

– Даст, куда он денется, – уверил комиссар, разливая по стаканам водку. – Следующую атаку надо ждать не ранее семнадцати часов. – И пояснил специально для Алексея Петровича: – В последнее время немец особенно настойчиво атакует в сумерках или даже в темноте. Меняет тактику. И, должен сказать, делает это весьма профессионально, то есть согласованно с артиллерией, а если погода позволяет, то и с авиацией. И вот что интересно: просачивается в наши боевые порядки отдельными группами, поднимает такую трескотню, что начинает казаться: всё, окружены, давай бог ноги. Таким вот макаром пробует вызвать панику и дезориентировать. Раньше это ему вполне удавалось, сейчас и мы кое-чему научились: действуем против него отдельными группами автоматчиков и гранатометчиков, доказываем, что и мы не лыком шиты, а стенка на стенку мы сильнее, тут мы спуску не даем.

– Да, – поддержал Сменщиков своего комиссара. – Учимся помаленьку, изживаем собственную глупость, как вы изволили выразиться. Бог даст, и научимся. А там и войне конец.

– И когда этот конец наступит? – спросил Алексей Петрович, заедая водку соленым огурцом.

– Не сегодня и не завтра, – дипломатично ушел Сменщиков от прямого ответа. Затем все-таки решил уточнить, заметив разочарованный вид московского гостя: – Думаю, года два-три придется с ним повозиться, пока совсем не научимся.

– Или пока он не выдохнется, – вставил комиссар.

– Не без этого. Но выдохнется он не скоро: вся Европа на него работает, и в войсках кого только нет, начиная от французов, кончая иными братьями-славянами. Еще столько вдов и сирот наплодим, что вся Россия слезами умоется, – заключил Сменщиков так уверенно, точно дано ему было такое зрение – видеть на два-три года вперед.

– Нового командующего фронтом видели? – спросил комиссар, благоразумно меняя тему разговора.

– Встретил на дороге, – ответил Алексей Петрович.