Та самая, что все спрашивала, что да как умерла, вдруг поворачивается к рыженькой и говорит:

– А ты тоже умрешь?

Пауза длилась совсем недолго, но мы все притихли в ожидании ответа: заведующая, две воспитательницы и я. А рыженькая умница, которую переполняли чувства так, что она не могла их сразу и высказать, даже ручками всплеснула:

– Как же я умру, когда меня мама любит!

Мама для нее – любящая вселенная; мудрый, всемогущий и нежный мир. Вечный, так как времени впереди – не охватить взором и умом! Если она меня любит, то она меня не отпустит – бояться нечего!

Когда поймет мыслящая душа (а ей понять – значит увидеть сердцем, поверить), что ее действительно знает и любит Бог, тогда даже онемеет на миг от счастья. Потому что вечный Бог ее никогда не забудет, не бросит, не отпустит. Как же я умру, когда меня Бог любит!

«– Можно с вами не знакомиться? Вы не ослышались. Я не буду с вами знакомиться, понятно?

– ?

– Прошу вас, не ищите моего внимания. Это некрасиво. Вы от самого вокзала интересно вздыхаете, посматриваете в мою книгу, роняете всякие вещи. Я еду сдавать экзамены, и мне надо отключиться от всего, что этому мешает.

– Мне кажется, у вас мания…

– Самообожания, да? Несбывшегося желания? Пожалуйста, да что угодно! Смотрите в окно, там перспективы. Спасибо.

Я лег на незастеленную скамью и повернулся к ней, мягко говоря, спиной».

Весь этот разговор мне передал Леонид К.: так он познакомился со своей будущей женой. Он ехал в Москву из родного Симферополя в 1975 году поступать в университет. В четырехместном отсеке плацкартного вагона вместе оказались бабушка с внучкой – которые во время этой тирады раздраженного абитуриента находились где-то у бака с кипятком, – Леня и хрупкая городская девушка. Она тоже ехала в Москву, возвращалась домой после короткого отдыха в Крыму, и тоже сдавать вступительные.

В приемной комиссии Леня посмотрел краем глаза на особу, подошедшую к столику с заполненными, как и у него, бумагами, и… замер. Первым его желанием было стать невесомым и прозрачным. Он начал тихонечко отступать. Но оказалось поздно: их взгляды встретились.

– Так густо, – признается он, – я не краснел в жизни ни до, ни после. Стою пунцовый и про себя возмущаюсь самим собой: а что, собственно, произошло-то? Ну чего я так разволновался? И ей, я вижу, тоже неловко. Но, еще раз взглянув на меня, она улыбнулась сочувственно. Как будто извиняясь, что все время попадается мне под ноги и сбивает с пути.

И эта улыбка ее во мне что-то произвела раньше, чем я осознал происшедшее, чем успел внутри себя эту ситуацию проговорить. А произнес что-то пошлое:

– Это судьба?

Она подняла брови, сказала взглядом: «Не знаю». Но промолчала. Подала свои бумаги и документы, ее о чем-то спрашивали, она отвечала. Я все это время стоял в стороне. Потом они раскланялись с преподавателем, она щелкнула своей сумкой и пошла, не обернувшись. Я догнал ее, забежал вперед, даже не представляя, чего хочу, и говорю антикварными словами:

– А вы меня более не удостоите взглядом?

Она в первое мгновение как будто прислушалась к моему вопросу, потом смех начал переполнять ее, но она изо всех сил сдерживалась. Теперь у меня, как у нее когда-то в вагоне, нарисовался на лице вопрос. И тут она приветливо, не как я неделю назад, ответила:

– Вы не поверите, как интересно: мне дедушка часто повторяет, что жизнь – стечение совпадений. А я как раз вчера читала про картинки к «Евгению Онегину» из «Невского альманаха». Вы не читали? Поищите.

Я что-то смутно припоминал. А она кивнула мне и пошла к выходу. Я сдал документы и пулей побежал за ней. Догнал в метро: вбежал в вагон, и за мной захлопнулись двери. И вот так всю жизнь ее догоняю. И в учебе, и диссертацию она раньше защитила, и в Церковь раньше меня пришла. А я дышу ей в затылок.

– А что там у Пушкина про картинки? – спросил теперь я у Лени, пытаясь вспомнить.

– Ой! Да там прямо не в бровь, а в глаз: стоит Пушкин с Евгением Онегиным на описываемой поэтом картинке из «Альманаха» на набережной Екатерининского канала, и оба они, герой и автор, оперлись о гранитный парапет. И хотя Петропавловская крепость от того места далеко, никогда нельзя забывать, где она вообще находится. По крайней мере, демонстративно пренебрегать грозной крепостью, поворачиваясь к ней спиной, в любой части Петербурга (пусть она и не видна сейчас, пусть за домами, или шпиль ее в тумане) не следует. И вот они, Александр Сергеич с Евгением, – отчего и засмеялась Аня – стоят и беседуют, «не удостоивая взглядом твердыню власти роковой» [1] . И вот Пушкин «к крепости стал гордо задом» и сам себя предупреждает: «Не плюй в колодец, милый мой» [2] .

Написал о знакомстве в Крыму. О счастливой супружеской жизни, начавшейся странно, с неприятия, но продолжившейся так хорошо, так хорошо. Эти замечательные люди, умные, красивые и… не найдешь никаких иных слов, кроме избитых: созданные друг для друга – Леонид К. А. и Ольга Н. – ныне здравствуют, у них внуки, они известные преподаватели, ученые.

Одно воспоминание тянет за собой подобное. Хотя бы одна деталь в том, о чем думаешь, перекликнулась с похожей в совсем другой ситуации, но первая властно привлечет новую. Чудесный полуостров Крым, поезда, море, рождение семьи. Обыкновенная и всегда новая история. Та, что сейчас развернулась в памяти, меня всегда волновала и удивляла. Но в ней – никаких приключений. А только что-то внутреннее, радостное и важное. Впрочем, как взглянуть: чудесное в ней есть, есть. Тем более эта история лично для меня важна и волнительна, что я эту еще одну счастливую московскую семью, овеянную Крымом и Москвой моего детства, знаю много лет. И дом Алексея Андреевича и Ольги Григорьевны. А уникальная фотография, сделанная молоденькой Олей в 1958 году, у меня всегда перед глазами. Фото уникальное в первую очередь своей историей, но и фигурой, конечно, запечатленной на пленке.