Я теперь вспоминаю, в связи с записанным выше, другой разговор. Многодетный отец, верный и любящий супруг, ударял себя слегка по голове – не картинно – и искренне повторял:

– До сорока пяти дожил, балбес, и только недавно начал понимать, что вся задача в браке не домогаться все время какого-то удовольствия, наслаждения, кайфа или хоть скромного утешения, удовлетворения амбиций, хоть в детях, или, как многие рассуждают: да я уж ничего не требую, только оставьте меня в покое, – нет! Вся задача – другого человека сделать счастливым!

Да… Во как! Прочитает иной скептик или насмешник такую пафосную декларацию и заметит с иронией: «Боже мой! Как же он додумался до этого?»

А вот если раненым сердцем, побаливающей, обнаженной, как голый нерв, совестью взглянуть на свои реакции, всплески, да даже на свои тяжелые, как топор в воздухе, молчания… Тогда? Тогда один вывод: да мы просто несчастны. Потому что все поголовно живут для себя.

Не все, не все! Счастливых много. По-настоящему счастливых. Мудро счастливых. Хорошо, когда положено хорошее начало. Когда чистое и глубокое чувство в основе будущего. Но вино в Кане Галилейской – ты же хорошее вино сберег доселе – ясно показывает, что любовь, как доброе вино, нерастраченное до срока, в незрелости, с годами становится сильнее. Хранить вечно!

Самый красивый брак, какой мне довелось… Неужели? Прикинуть хорошенько, так все браки – самые. И не самая красивая пара, которую мне довелось венчать… А просто одно из самых необыкновенных венчаний, которое мне дал Бог совершить, было вот какое. Прошло с тех пор лет семнадцать или восемнадцать. Шло лето, 1996 или 1997 год. Точнее даже – и это очень важное уточнение, – был последний разрешенный для венчания день перед началом Успенского поста. Пора – летняя, и время было такое, что я целыми днями бегал по строительным и хозяйственным делам. Я служил тогда в поселке санатория имени Герцена, мы восстанавливали Пантелеимоновский храм рядом с замком князей Щербатовых, ставшим санаторием. И еще рядом располагался Центр реабилитации – больница, и еще Кубинский аэродром – летчики, асы. А я все время отъезжал куда-то: то на рынки, то на завод, который нам помогал, то к военным, которые давали нам технику и солдат. За Минским шоссе, подальше, служили еще десантники и танкисты. Одним словом, на приходе днем застать меня было трудно.

И вот приезжает в храм молодой человек. Походил, посмотрел на всех: все носятся вдохновенно, чего-то перетаскивают, кричат. Один только терпеливо сидит на месте. Это был Костя Завиралин, художник, иконописец. Человек моментами резковатый, нелакированный, зато творчески могучий. Или вообще-то вполне обыкновенный человек, просто художник. Сидит он почти неподвижно, но не мертво: от таких сидящих, как будто ветром, сквозит невидимой энергией. Молодой человек к нему с вопросом:

– А венчаться у вас в храме можно?

– Нужно, – отвечает Костя сурово, не отрывая глаз от большой, в полтора человеческих роста, бетонной раковины, в которую он щипчиками терпеливо вкладывает кусочки мозаики (эта раковина вскоре вошла иконой Пресвятой Богородицы между окнами в алтаре, на горнее место).

– А как?

– Невеста есть?

Молодой человек растерялся:

– Естественно.

– Где? – Костя все выкладывает разноцветные камешки и на него не смотрит.

– То есть? Ну здесь, рядом.

Тут Костя как будто проснулся, поднялся – словно раскладушка разложилась во всю длину – со своей низенькой табуреточки, повернулся к нему и оказался головы на две его выше:

– Тогда пошли в храм. Сейчас отца Павла найдем, и повенчает вас. Вы того… как его… расписаны, нет?

– Да.

– А где она?

– Кто?

– Да жена твоя, кто!

– Ее здесь нет, рядом. Я приехал в принципе выяснить, можно или нельзя? Например, на выходные? Нам бы очень хотелось на выходные. У меня весной командировка была по службе, и перед ней мы расписались на скорую руку. Я ей железно обещал: если вернусь живой, поженимся красиво, со свадьбой, по всем правилам, с батюшкой. Она сейчас платье в Москве покупает.

Костя выслушал его с некоторым нетерпением:

– Так ты офицер?

– Так точно.

– Десантник? Давай-ка сейчас быстрым рейдом – разыскал и привез. Хочешь, из-под земли достань. Учти, у тебя впереди часов восемь, даже чуть меньше. Потому что сегодня последний день, когда венчать можно. Ты понял?

– Так точно. И сюда приехать до двадцати трех? Форма одежды – парадная, – добавил он себе вполголоса.

– Жена в свадебном платье. – Костя даже с некоторой, едва уловимой тенью ласки взглянул на него, как на способного ученика, которому не надо повторять два раза.

А надо еще учесть, что в те годы мы мобильными телефонами не пользовались. Это сейчас легко: «Оль, Лен, ты где?» – «Я где? Платье выбираю». А тогда? И вот наш офицер мобилизует друзей-однополчан, и они стремительно и тотально прочесывают свадебные салоны-магазины Москвы. Майор этот, Сергей, потом рассказал, как он летел в Москву – пробок тогда почти не было, так, чепуха, в сравнении с теперешними, – и на свою молодую жену напал не какой-нибудь друг его, а он сам. Она как раз платье меряет, говорит, где убрать, что подшить. Он ей: «Привет! Сколько стоит? Дома подошьем. Не снимай, времени нет!» Расплачивается, выносит ее на руках к машине прямо в платье, бережно опускает на сиденье, дорогой объясняет, что у них как раз десять минут добежать до канадской границы.