И ему рассказывали разные разности: о неправедных судах, о разбойничьих дорогах, о темницах долговых, о пошлинах непомерных... Говорили и байки: о птице «гхука», сходная она с совой; о царе обезьяньем Ханумане, а отец его — бог ветра именем Вайю...

Писал в Смоленске:

«Есть у них одно место, шихбъ Алудйн пиръ ятыр, базар Алядинандъ. — ... одно место — Аланд, где шейх Ала-ад-дин святой схоронен и ярмарка бывает, базар большой. На год единъ базаръ съезжается вся страна Индийская торговати, да торгуют десять дни. Приводят кони, до двадцати коней тысящь продавати, всякый товар свозят. В Гундустаньской земли тъй торгъ лучыний, всякый товар продают и купят на память шиха Аладина, а на русскый на Покров святыя Богородица.

Есть в том Алянде птица Гукукь, летает ночи, а кличет: «кукъ-кукъ», а на которой хоромине седит, то тут человекъ умрёт; и кто хощет еа убити, ино у ней изо рта огонь выйдет. А обезьяны, то те живут по лесу. А у них есть князь обезьянскый, да ходит ратию своею. Да кто замает, и они жалуют князю своему, и оны, пришед на град, дворы разваляют и людей побьют. А рати их, сказывают, велми много, а язык у них есть свой. А детей родят много; да которой родится ни в отца, ни в матерь, ини тех мечют по дорогам. Ины гундустаньцы тех имают, да учат ихъ всякому рукоделию — ремёслам, а иных продают ночи, чтобы взад не знали бежати, а иных учат базы миканет — скоморохам гундустанским подражать, служить.

Весна же у них стала с Покрова святыа Богородица. А празднуют шигу Аладину весне, две недели по Покрове, а празднуют восемь дни. А весну дрьжат три месяцы, а лето три месяца, а зиму три месяцы».

Такую выученную обезьянку Офонас видал в Бхагалпуре на базаре. Подошёл Офонас глазеть. На обезьянке надето было платье и шапка атласная, а на ошейнике — бубенцы. Животинка прыгала и кружилась на задних лапках, а водилец обезьянки стучал в бубен большой. Офонас глядел, забавлялся. Вдруг водилец подал знак животинке, и обезьянка тотчас вскочила на плечо Офонаса. Тот вскрикнул и толкнул обезьянку. Она испугалась и отпрыгнула на плечо своего хозяина и скалила зубы на Офонаса. Все кругом хохотали...

Офонас шёл и ехал до Бхагалпура долго. Добрался до Ганги. Большая река. Почитали её святой в Хундустане. Шёл вдоль берега с хундустанцами, купался в большой воде текучей.

А в Бхагалпуре на базаре ввязался в бой петуший, деньги поставил на кон. Вокруг шумели, пересчитывали деньги, выкрикивали, подавали советы, нищие крутились с протянутыми ладонями, продавцы бетеля предлагали свой товар. Одного петуха добивали, другого отливали водой. Выхваляли породистых бойцов, аравийских и деканских. Клювы петушьи были нарочно заточены, острые. Два петуха топтались в яме, налетая друг на друга. Кругом выкрикивали:

— Хорош!

— Бей!

— Бей его!

— Клюй! Клюй!

— Кончай его! Кончай!

Вдруг полетели кверху кулаки, кого-то хотели бить. Кто-то оправдывался. Офонас держался подле того, который принял ставку.

— Что? — спрашивал Офонас. — Что?

— Да вон тот петуху клюв мазал цветочным маслом. Петухи от такого сильного духа цветочного одуревают.

— Он своего петуха «бхангом» поил, зельем дурманным! — кто-то толкал Офонаса в бок локтем.

Всё это кончилось худо; только не для петухов, а для Офонаса. Петух, на которого он поставил, был совсем поклёван, глаз выклевали тому петуху. Офонас видел ясно такое поражение, махнул рукой и подался прочь в досаде.

Прозвучали призывы к намазу, и Офонас-Юсуф последовал примеру всех прочих: опустился на колени и говорил потребные слова. После молитвы появились на плоских крышах домов, окружавших базарную площадь, мужики в белых рубахах и дхоти. То были голубятники. А во многих дворах поставлены были широкие медные сосуды с водой, и чистая вода отражала причудливый полёт голубей. Взмыли вверх бело-голубые «гирохбазы», пёстрые «голи», по одному свисту губному садящиеся на плечо; полетели большие красно-зеленохвостые «ширази», за ними — белогрудые зобатые «пешавари»; «лака» запрокидывали головки на длинных шейках; «латаны» покачивали белыми хохолками... А любимыми оставались горлицы «йаху», ворковавшие: «Йа Худа!.. Йа Худа!..» — «О Боже!.. О Боже!..»

На крышах перекликались хозяева голубей. Они упрекали друг друга в кражах и сманивали лучших птиц, призывали посмотреть на особо красивый полёт. Много людей праздно толпилось внизу и подымались, запрокидывались головы. Все обсуждали полёт голубей, переговаривались, перебивали друг друга. Офонас успел услышать одну историю о том, как один заядлый голубятник сманил у соседа двух прекрасных голубей и ни за что не отдавал. Сосед ему сулил хорошие деньги, но похититель никак не соглашался. В конце концов несчастный владелец решился на крайность: нанял пару разбойников, заплатил им и они похитили малолетнюю дочь того, кто сманил голубей. Отцу дали знать, и он, конечно же, тотчас вернул птиц. Только разбойники не возвратили девочку, да и сами исчезли неведомо куда. Тут уж отец пошёл жаловаться самому котувалу. А что толку! Разбойников не сыскали. Отец даже и не мог доказать, что у него украли дочь, свидетелей не было. Зато многие видели, как он сманил двух чужих голубей. Так он и не увидел свою дочь больше никогда. Были слухи, будто её продали в какой-то дом разврата, не то в Удайпур, не то ещё куда...

— Должно быть, это разбойники Мубарака ввязались в это дело! — вдруг раздался голос.

Офонас вздрогнул невольно. Заговорили о Мубараке, перемежая крики восторга при виде особенно красивых кувырков голубиных в воздухе над кровлями, словами многими о знаменитом разбойнике. Кто-то уверял, будто видел Мубарака; кого-то ограбили люди Мубарака. Один вспоминал разряженных воинов Мубарака, так они проскакали мимо, будто ожившее сказание о древних воителях! Другой видел красавицу-жену знаменитого разбойника, нарядную, словно Сита или Рукмини, и грозную, подобно страшной Кали...