Эй! Кто повесил качели в манговой роще?..

Повозок на мосту всё больше. Много людей отправляется за город. Вот уже и повозка, в которой ехал Офонас-Юсуф, переехала мост и покатилась среди зелени. Повсюду, куда взор достигает, всё зеленеет. Небо затянуто облаками, мелкий дождь моросит, вода падает с листвы деревьев тяжёлыми каплями. Каналы и речки полны до краёв. Кукушки кукуют, павлины пляшут, распуская огромные хвосты красы невиданной; никому, никакому самому искусному ткачу Гундустана или Хорасана не соткать подобной ткани переливчатой!

За песней не заметили, как добрались до озера. Поставили палатки, сделали очаг, вот уже и сковороды на огне, женщины жарят лепёшки. Яркие жёлтые плоды манго висят-повисают, будто светильники-фонарики подвесные. Лопаются от сока плоды манго; тронешь пальцем — брызги сладкие так и полетят. Один кидается в сторону, другой — в другую, начинается весёлая возня. Кто-то падает и подымается весь перепачканный. Но постоишь немного под дождём, и грязи как не бывало. А вот кто-то подкрался сзади к Офонасу и брызнул ему в лицо соком манго. Офонас взвизгнул невольно, а все кругом хохочут. Веселятся до упаду.

А вот поблизости составился кружок. Тут певицы поют, а барабанщик выбивает весёлую мелодию. Дождит и дождит, но это никому не помеха. Кругом народ.

И вдруг облака расходятся. Солнце выглянуло. Кто догадался захватить с собой платье на смену, поспешно переодевается в палатке. Звучат песни и музыка. Люди танцуют и поют. Иные отправляются гулять в лес.

Офонас не имел с собой одежду на смену, потому дождь умывал его, а солнечные лучи высушили. Он побрёл один, куда глаза глядели. Вокруг теснились раскидистые деревья. Сквозь густую листву едва пробивался золотистый свет, играл-переливался на зелени живой, колышущейся. Лесные цветы пестрели. Птицы перелетали с одного дерева на другое, с одной ветки на другую. Впереди колыхалась рябью озёрная вода. Солнце переливалось на поверхности водяной золотом расплавленным. Листья сверкали в солнечных лучах драгоценным блеском. В небе расцветали розовые облака.

Офонас бредёт совсем один. Из памяти его, из его ума вдруг исчезли, улетели все слова; слова всех наречий, ведомых ему. И всё кругом — птицы, облака, солнце, вода, цветы — всё оно проникает, входит в его существо, и входит без слов, никак не названное, не называемое...

Неприметно для себя Офонас зашёл далеко. Вдруг очутилась перед его глазами просёлочная дорога. Не все праздновали и веселились в этот день. Мимо Офонаса прошла крестьянская семья. Один человек тащил на плечах соху, другой вёл в поводу быков, девочка гнала коров и буйволицу, мальчик постарше подгонял небольшое стало овец и коз. Офонас приостановился. Крестьяне прошли мимо и скрылись из виду. Офонас остался один, побрёл было дальше, но понял, что заблудился. Он поплутал-поплутал и решился идти по одной тропке, надеясь выйти к озеру.

Уже вечерело, солнце клонилось к закату. Офонас ускорил шаг. Прошёл ещё немного и увидел шалаш. В шалаше сидели люди и курили хукку. Офонас спросил, как выбраться к озеру. Оказалось, он шёл совсем в другую сторону. Теперь же он пошёл как будто бы верно, однако пришлось сойти с дороги и пробираться сквозь чащу.

Этот путь вывел Офонаса к небольшому каналу, на берегу которого росло несколько деревьев. Неподалёку остановился человек в белой рубахе и в дхоти. На голове его был зелёный тюрбан-чалма. Он поднял голову и посмотрел на Офонаса. Сначала Офонас не мог поверить. Это было никак невозможно! Набрался смелости и поглядел на человека пристально. Нет, Офонас не ошибся. Хотел бежать — и не был в силах. Хотел отвести глаза — и не мог, — взгляд словно приковало к этому внезапному зрелищу человека под деревом. Сомнений не оставалось — то был Мубарак! Офонас почувствовал, что вот-вот упадёт замертво. Он был один на один с Мубараком, а кругом вдруг сделалась такая тишина, что уши заломило, тишина необычайная вызвала боль в ушах.

Мубарак смотрел на Офонаса и не произносил ни слова. Это был совсем живой человек, а не видение смутное. Мубарак неспешно приблизился к одному из деревьев и прислонился спиной к стволу. Затем Мубарак чуть склонился вперёд, опёрся ладонями о колени, затем приподнял руки и сложил на груди.

Внутренний взор Офонаса видел казнь Мубарака; снова и снова видел, как палач пригибал Мубарака на колоду, а второй палач отсекал голову и поднимал голову вверх, показывал толпе отрубленную голову. Но перед собой, внешним взглядом, видели глаза Офонасовы чётко и ясно Мубарака, живого и целого...

Тишина уже казалась Офонасу нестерпимой. Он не выдержал и проговорил хриплым голосом:

— Это я, я Юсуф...

Он услышал свой голос как бы со стороны и поразился хрипоте.

Мубарак продолжал смотреть, и во взгляде его не было ни злобы, ни угрозы. Он смотрел на Офонаса без любопытства, спокойно, но и без равнодушия.

Офонасу очень хотелось спросить, где Дария-биби, но боялся спрашивать. Только сказал, не задумавшись:

— Прости меня, Мубарак! Прости меня за то, что я видел твою казнь. Прости меня за то, что я смотрел на казнь Дарии-биби! Где она? Где она?!

Офонас уже и не мог знать, как это вырвалось у него, и повторил снова:

— Где она? Где она?!.

А Мубарак смотрел на него. И вдруг в небе над озером завиднелось видение. Это уже было видение, настоящее видение. Нагая женщина явилась, и переливалось видение смутно.

— Дария! Дария! — закричал Офонас бездумно и безумно. И продолжал кричать: — Дария, не уходи! Это я, Юсуф, Дария! Не умирай!.. Дария! Дария! Дария!..

Она медленно обернулась лицом к нему. И он увидел, что лицо её, смутно, переливчато видное ему, разрублено надвое и набухло кровью...